Последняя война
Шрифт:
Все, что было, что еще оставалось в деревне живого, пришло в движение. Девки в эту ночь спали с парнями. Гогу положили с Катей, со старшей красавицей, открыто, как мужа с женой. А все отчего? Оттого, что в Дебринке прибавилось, кроме своих мужиков, полтора десятка чужих? Нет, не оттого. Вышло на улицу оружие. Его не прятали, а носили у всех на виду. И немцам со станции все было видно, люди жили свободно на глазах у врага, деревня ходила по краю пропасти.
Есть у оружия своя тайна.
10
Опять Славка лежал на своей жесткой казенке, под той же рядниной, под которой спал раньше. Тот Славка, но уже и не тот. Это понимали
Пониже казенки стояла широкая деревянная кровать. Когда-то, до войны еще, она была супружеской кроватью, теперь спали на ней ребята - Саня и Петька, сама же Сазониха перебралась на печь. Отдельно, в глубине комнаты, на железной койке спала Танька. Лампу давно потушили, разговоры тоже закончили, стали засыпать. Ребята уже посапывали. Славка перевернулся с одного бока на другой и тоже готовился заснуть. Мамаша Сазониха отозвалась на Славкино шевеленье:
– Ты чего ворочаешься, неудобно, что ль?
– Почему, - ответил Славка, - очень удобно.
– А то он иди на кровать.
Славка насторожился. О чем это она? А сам уже догадался, но догадке своей не захотел поверить.
– Иди он к Таньке, чего на твердом мучиться, - опять она сказала. Тань, не спишь? Возьми он Славку-то к себе.
– Да пущай идет, что мне, жалко, что ль?
Славка притаился.
– Ну чего, Слава? Иди, тебе говорят.
– Мамаша на локтях приподнялась, свесилась головой с печки. Славка подумал, что не отстанет теперь, раз так, видно, уговорились. А может, и не уговорились. Как это можно уговариваться об этом? Затаив дыхание, он все же высвободил ноги из-под ряднины, уперся в ребячью кровать, потом спустился наземь. Прошел по холодному полу на носках. Танька завозилась, одеяло приоткрыла.
– Ну, спите, - с явным притворством зевнула мамаша Сазониха, - а то поздно уже.
Неловко, весь одеревенев отчего-то, Славка забрался под одеяло. Сам он не очень-то сознавал, что делает. Скорее всего он понимал, что делает плохо, и ему не хотелось идти к Таньке, даже было немного противно думать об этом, но что-то все же тянуло его сюда, что-то заставило подчиниться уговорам мамаши Сазонихи.
Он лежал навзничь, чувствуя рядом горячее и тяжелое Танькино тело. Почему-то представил ее одетой, как обычно ходила она днем. Платье на ней чуть не расползается по швам, лицо Танькино тоже налитое все, словно его распирает изнутри. Представил всю ее Славка и уже ругал себя, что послушался мамашу Сазониху. С другой же стороны, было ужасно неловко вот так просто лежать рядом, едва касаясь ее, к тому же что-то непонятное, превозмогающее неприязнь, тянуло к ней. И Славка повернулся лицом к Таньке и на ощупь, под одеялом, приноровился обнять ее, что ли, коленкой наткнулся на горячие, как огонь, Танькины ноги и такой же горячий и тугой живот. А рука неожиданно нашла сначала одну, потом другую Танькины груди. Обожглась об них. Славка и не думал, что у девки могут быть такие большие груди, такие упругие и даже острые. Обожглась рука об них и трусливо соскользнула. Окаменел Славка, не сделал больше ни одного движения, замер в нелепой и неудобной позе. Кровь стучала в висках, лежать было неловко и мучительно, но он, как пытку, переносил все это и не шевелился. Видно, долго, очень долго пролежал так Славка, потому что в конце концов Танька сказала шепотом:
– Уходи теперь. Уходи от меня.
Славка и рад был, услыхав это, и стыд почувствовал ужасный, и пошевелиться
– Ты чего, Слава?
– Пойду посты проверять. Не запирайтесь.
...На дворе с черного неба сыпался сухой скрипучий снежок. Было морозно и тихо. Шел Славка тропинкой, поскрипывал сухой снег под ногами, успокаивал, хотя стыд никак не проходил. Прямо хоть ночуй в караулке, и только. А завтра? Завтра все равно ведь придется в глаза глядеть и той же Таньке, и той же мамаше Сазонихе. Уехать бы отсюда, что ли.
На дороге, соединявшей верхнюю и нижнюю улицы, его окликнули:
– Кто идет?
– Свои, - отозвался Славка.
– Пароль?
– Витек, это ты?
– узнал Славка своего приятеля, обрадовался. Витек подошел, баском сказал: "Закурим?" - и стал доставать курево. Закурили, пошли. Витя ухмыльнулся про себя, вспомнил что-то.
– Это минометчик наш, лейтенант, рассказывал про одного, как тот на посту стоял. Кричит: "Стой, где идешь? Пропуск "мушка" знаешь?" "Знаю".
– "Ходи". Только лейтенант с акцентом рассказывал, смешно.
Витек басом засмеялся.
– Смешно, - сказал Славка. От души у него отлегло.
Утром приехал взводный, Арефий Зайцев. Славка встретил его в караулке. Домой он так и не вернулся, спал тут, с ребятами. Доложил Арефию по уставу, тот сел за стол, сказал Славке:
– Садись и давай своими словами.
Славка немного смутился, достал тетрадку, показал Арефию, кого записали в группу самообороны, сказал, сколько выставил постов и в каких местах. Арефий закрыл тетрадку, посмотрел на Славку, спросил:
– Друг-товарищ живой?
– Живой.
– Славка позвал Гогу, познакомил с Арефием.
– Художник, знаменитый будет художник.
– Верно?
– спросил Арефий.
– Да, верно, - подтвердил Гога и развел руками: ничего, мол, не поделаешь.
– Ну, что ж, это хорошо, - сказал Арефий, потом громко, чтобы все слышали: - Попрошу выйти покурить во двор.
Оставил Славку и Витю.
– Кузьмичев, - сказал Вите, - ночью пойдешь к своему Марафету, узнаешь, что на станции, не собираются ли немцы на Дебринку. Только гляди, Кузьмичев, осторожно.
– Теперь дело такое, - обратился к Славке Арефий, когда Витя вышел. Сегодня в ночь пойдем на железку. Голопятовские взорвали там мост... ну, не мост, а этот, водосток, труба такая под насыпью. Получилось, говорят, хорошо. Теперь там немцы порядок наводят, ремонтируют. На них-то и навалиться надо, не дать дорогу восстанавливать. До рассвета надо быть на месте.
Славка похвастал, что у них есть пулемет, пацаны прятали. Предложили взять на железку.
– Да, огня у нас маловато.
Арефий решил пойти тремя санями, половина людей будет из лагеря, половина местных, чтобы привыкали. Со Славкой стали отбирать людей по тетрадке. Когда Славка предложил Гогу, Арефий возразил:
– Может, оставим художника?
– Если я пойду, значит, и он пойдет, - сказал Славка.
– Гога обидится, я и так бросил его тут одного.
– Смотри, там стрелять будут, могут и убить, смотри, Холопов.
– Не убьют, я с ним буду.
– А ты заговоренный?
– Не заговоренный. Нас теперь с Гогой никто до самой смерти не убьет.