Последняя загадка парфюмера
Шрифт:
Иногда Сергей развлекал друзей тем, что набрасывал на бумаге их портреты. Карандаш Дзикевича скользил легко, на едином дыхании. Каждый такой набросок неизменно вызывал восторженные возгласы и комплименты.
– Старик, скажу тебе честно, это гениально, – говорил ему кто-нибудь из приятелей. – Немного напоминает «Метаморфозы» Пикассо. Та же легкость линии, та же точность попадания… Нет, правда, здорово!
Дзикевич принимал комплименты со сдержанной улыбкой, давая понять, что в общем-то их не заслуживает, но, в сущности, ничего не имеет против.
В музыке Сергей
Удача сопутствовала Дзикевичу и в занятиях живописью. Что бы он ни сделал, всегда находилась пара-тройка знакомых, обладающих вкусом и должным весом в мире искусства, которые с симпатией принимали его новые работы, выполненные маслом или темперой, гуашью или пастелью.
– У тебя большое будущее, старик, – говорили они ему. – Главное, не сломаться и не уподобиться мещанам, которые выше своего корыта морд не поднимают.
Сергей и не думал уподобляться. Его отец, большой чин в городской администрации, был не в восторге от увлечений сына. Он считал живопись и музыку чем-то вроде изящного развлечения, хобби, и не понимал, как можно отдавать им все свое время. Благо бы еще прибыль приносило, так ведь нет.
– Сынок, – с укоризной говаривал он Сергею, – через несколько лет тебе стукнет тридцать.
– И что? – с ироничным вызовом отвечал Дзикевич-младший. – Сейчас ты скажешь, что мне пора образумиться и заняться настоящим делом?
– Вот видишь, ты и сам все понимаешь.
– Отец, то, чем я занимаюсь, – самая настоящая вещь на свете! – доверительно-высокомерным тоном сообщал Сергей. – Я знаю, ты не поймешь, но поверь мне на слово.
Отец вздыхал:
– Когда тебе надоест играть в эти игрушки, ты сам ко мне придешь. И вот тогда мы с тобой поговорим о серьезных делах.
– То есть о том, как зарабатывать лавэ?
– Скорей о том, как приобрести влияние в обществе. Деньги – побочный продукт. Но будут и они.
В двадцать семь лет Сергей встретил необыкновенную девушку. Ее звали Надя. Надя обожала его рисунки и картины, могла часами слушать, как он играет на пианино. Стоило Сергею взять несколько аккордов, как на лице Нади проступал взволнованный румянец, а зрачки расширялись так, словно ей в глаза накапали белладонны. Слушала Надя так: складывала пальцы рук и утыкалась в этот замочек маленьким, изящным подбородком. Глаза ее смотрели на Дзикевича настороженно и внимательно.
– Сережа, природа наделила тебя огромным талантом, – проникновенно говорила она. – Твои картины и твоя музыка заставляют людей радоваться и грустить. Но грусть эта светлая… Да, да, светлая! Как у Пушкина!
Сергей и Надя проводили вместе много времени и постоянно говорили об искусстве. С детской восторженностью сочеталась в характере Нади большая твердость. Почти с самого первого дня знакомства она, несмотря на юный возраст, взяла над Дзикевичем что-то вроде шефства. Оберегала его от грубиянов, как могла, спасала от депрессий, оценивала каждую из работ,
К тому же Надя была очень хороша собой: тонкая, хрупкая, с блестящими белокурыми волосами, худощавым лицом и огромными синими глазами.
– Сережа, когда мне исполнится восемнадцать, я выйду за тебя замуж, – говорила Надя, глядя на Дзикевича твердым взглядом.
– Но я намного старше тебя, – кокетничал Дзикевич, втайне испытывая восторг.
Надя возмущенно качала головой:
– Вовсе нет! Между нами всего десять лет разницы. В наше время это почти ничто.
Дзикевич смотрел на Надю, на ее изящные руки, тонкую талию, большую грудь, и незаметно в сознание его проникали не слишком приличные и совсем уж далекие от искусства мысли – о том, что когда-нибудь он овладеет этим юным телом, когда-нибудь он сорвет с этих белых, упругих грудей лифчик, когда-нибудь он… Но тут Дзикевич гневно себя обрывал. «О чем это я? Что за глупости лезут мне в голову! Ведь это любовь, черт возьми! Настоящая любовь!»
При этом надобно отметить, что особым целомудрием Дзикевич не отличался и в кругу художников и натурщиц позволял себе много шалостей. Впрочем, эта сторона его жизни, темная и грязная, никак не пересекалась с другой, чистой и светлой, – той, где его ждала Надя, девушка с белокурыми, как у ангела, волосами и огромными синими глазами. Глядя в них, Сергей и сам начинал чувствовать себя кем-то вроде ангела.
Надя часто приходила к Сергею домой и постепенно подружилась с его отцом. Как-то раз после ее ухода отец сказал:
– Сын, это необыкновенная девочка. Если ты сломаешь ей жизнь, будешь полной свиньей.
– Не волнуйся, не сломаю, – небрежно ответил Сергей. – Между прочим, через год мы поженимся.
Отец внимательно посмотрел на Сергея и сказал с непонятной задумчивостью:
– Мне бы не хотелось, чтобы ты заставил ее страдать.
Прошел еще один год. За это время в характере Дзикевича произошли кое-какие изменения. Все началось с того, что однажды Сергей со всей отчетливостью понял, что он не гений: природа не столько щедро его наградила, сколько дьявольски поиздевалась над ним, сделав разносторонне одаренным дилетантом. До конца дней ему суждено ходить в «молодых и многообещающих». Он вдруг осознал, что ему не хватает чего-то сильного, настоящего, какой-то стихии или воли, которая заставляет талантливого человека работать на пределе возможностей и превращает его в гения.
– Во мне нет демона, вот в чем дело, – сказал себе Сергей. – А все эти… которые вокруг… просто подхалимы и идиоты.
С этого момента жизнь Дзикевича переменилась. Он больше не находил прежней радости во вдохновенной возне с красками и холстами. Да и само вдохновение куда-то улетучилось. Сергей мог часами бродить по городу или какой-нибудь подмосковной деревушке, держа под мышкой папку с листами, но так и не сделать ни одного наброска. А если и делал, то при внимательном рассмотрении эскизы не вызывали в нем ничего, кроме омерзения. Он рвал бумагу на части, швырял в корзину для мусора и озлобленно бормотал: