Последствия старых ошибок
Шрифт:
Иннеркрайт угадал — в проёме чернела широкоплечая фигура наследника здешней стужи. Плащ распахнут, рубаха — расстегнута и топорщится над кудрявым чёрным волосом на груди: кое–кому, оказывается, жарко. Он кивнул — заходи. Костюм надеть не успел — пришлось поставить чайник.
— Замёрз? — улыбнулся Игор.
— Есть немного, — ответил в том же тоне иннеркрайт. — И как у вас все вашуги ещё не передохли от холода?
— Шкура у них особенная. Потому и блестит так. Часть волосков срастается в чешуйки, это — верхний слой, он отражает или поглощает солнце, как зверь
— Как это? — удивился Энрихе. — Мне сначала показалось…
Он даже растерялся. Показалось–то, что тонн двадцать. Потом, правда, он сам себе удивлялся, глядя на уходящего зверя.
— Так пугает, — тепло и открыто улыбнулся Игор. — Не только рычит, но и морок наводит, что большой, мол, и страшный.
Он прошёлся по комнатушке, приземистый и широкоплечий, как гном из сказки, присел за деревянный стол.
— Мне другое не нравится. Не мастер я, понятно, но, думаю, именно за Радо зверь приходил. Если бы не ты, я бы не успел. Спасибо тебе.
— Не за что, — улыбнулся Энрихе. — Я ведь не знал, как с ним надо. А тестер — замёрз.
— Не знал, — согласился Игор. — Но не растерялся. Жалко ты не учиться сюда прибыл. Получилось бы у тебя. Я, когда ты на зверя смотрел, видел — любопытства больше, чем страха.
— Да я, вообще–то, не против, но кто меня возьмёт? Мастер и не говорил со мной толком. Посмотрел, кивнул — живи, мол.
Энрихе сам себе не признавался в том, что белая бездна зовёт его. Ещё когда в родовом гнезде Сиби был, на Домусе, замечал. Там — другая белизна, не такая сильная, но манила тоже. Хоть и холода не любил, а нравилось летать над бескрайними пустошами и горами, подсматривать за зверем. Особенно любил он игры скальных леопардов, айсхетов, как их там называют. Смотрел, как любят друг друга кошки, как растят детёнышей. Тамошний леопард — не чета здешнему хайбору, хотя общее в повадках есть.
— Есть, — улыбнулся Игор. — Мощные звери. Иного, матерого, и вашуг боится. Хайбор ловчее. Прыгнет вашугу за холку и рвёт его сверху. Тот только лапами машет. Редко такое бывает, на видео я смотрел.
— А мастер зверя, он в контакт входит или правда зверем становится? — не удержался Энрихе. Заразился, что ли, от капитана этого языкастого? Вопрос был из тех, на которые не отвечают.
Игор улыбнулся рассеянно, не зная, что и сказать.
— Я не мастер, — повторил он, разводя руками. — Но я полагаю, с каждым это происходит так, как знает только он.
Когда Дарайя погладила Эмора по голове, и ночью он весь лагерь перебудил, это была всё–таки немного смешная история. Ну, приснилось парню, ну испугался.
Но этой ночью не проснулся только ленивый.
Я и сам видел во сне что–то странное. Оно не то, что напугало, но закрутило и выбросило
Объяснить, что снилось, никто не мог. Сходились на том, что сон был неприятный и пугающий.
Дарайю едва нашли, она и ночью, уходила, оказывается для медитации в горы. Да так уходила, что дежурные не видели. Рос её однако, быстро отыскал.
Проводящая слушала нас, качала головой и долго расспрашивала Дерена. Парень запомнил свой сон лучше прочих: уродливый человек в черно–багровом костюме, и ночное небо с непривычными созвездиями.
История двадцать девятая. Этюд в неприятных тонах
Низкорослый, кривобокий мужчина в чёрном плаще с багровой подкладкой шёл, прихрамывая, мрачным каменным коридором. Неровные звуки шагов возбуждали галоидные лампы, и они медленно разгорались перед ним, постепенно угасая за спиной.
Наблюдателю, замершему на узком карнизе под высоченным потолком, казалось, что по коридору медленно движется светящаяся змея. Но он не обольщался. Не был Энсель Айиктан Эйвори, эрцог дома Нарьяграат, какой–то особенной, сияющей гадиной. Он был просто гадиной. И премерзкой.
Походка эрцога казалась походкой работяги, уставшего от многотрудного дня. И если бы наблюдатель не видел плоды скорбных «трудов» Энселя Эйвори — вряд ли сумел бы догадаться, что клокочет и поёт в мерзком нутре кровавой мрази.
Но он видел! Он сумел запустить в подземелья Альдиивара сеть живых мнемографов. И теперь каждый слизень фиксировал изображение и передавал собрату нервный импульс, а специальная оптическая камера складывала эти сигналы в цельную картину. И картина была ужасна.
В Подвалах дома Нарья не просто пытали и убивали людей. Процесс был эстетизирован и поставлен на поток. Наблюдатель видел изогнутые коагулирующие ножи для фигурного снимания кожи с живых, иглы из жидкого нейлона, прорастающие в ткани жертвы, уникальные психовизоры и гипномашины высочайшего класса. Здесь использовали всё, начиная от самых свежих медицинских разработок и кончая приёмами пыточных алайских борделей.
Дождавшись, пока лампы погаснут, наблюдатель бесшумно спустился и исчез в ответвлении главного коридора.
Дрегор спешил, ему нужно было успеть передать увиденное, пока его собственная судьба не стала явью. Он мог, конечно, бежать, бросив всё, ради чего сюда прибыл, но долг уже перерос желание жить. Экспериат был поглощён узнанным и желал лишь исполнения миссии.
То, что ему открылось сегодня, ставило всё мироздание людей с ног на голову. Издавна в Сороднении считали, что мать Вселенная не принимает извращенцев, и искажённый Путь сам по себе невозможен. Он не вызовет отклика золотых нитей бытия!