Последствия старых ошибок
Шрифт:
По покрытию палатки шуршал дождь, дождинки сливались и, словно маленькие реки, текли по плексигласу окна.
— Где я, среди них? — улыбнулся Дерен. — Но потому мне и не больно. Внутри — не больно. Для таких, как я, — есть только физическая боль. Но и её можно перетерпеть или пережечь рецепторы. Когда ты готов внутренне принять всю боль, и открыт ей — физические рецепторы просто выгорают. Ты уже ничего не чувствуешь.
Я смотрел на пилота, и мне казалось вдруг, что говорит со мной не он, а кто–то гораздо старше и мудрее. Может, он прав, и так тоже бывает, кто
— Ладно, иди, — сдался я. — Нет, стой! Если мы приманка, то… что нам делать?
Зверь был великолепен — мощный, осанистый, с дымчатой блестящей шкурой и холодными, умными глазами. Вблизи он показался даже массивнее, чем на голо, а страшные клыки виднелись и при сомкнутых челюстях. Хайбор.
Зверь смотрел на Энрихе с ленивым достоинством: вали, мол, отсюда чужак, не до тебя мне. Значит, сезон спаривания ещё не начался, и самки поблизости нет. Повезло. Сезоны на Тайэ подвижны, звери создают семьи не по календарю, а чуя грядущую оттепель.
Они выдохнули оба, попятились и двинулись по своим делам — хайбор досыпать, Энрихе — восстанавливать физическую форму. Лыжи и купание в проруби — что может быть лучше?
Иннеркрайт плохо помнил, что с ним случилось на Геде. Вернее, помнил, как отстреливался до полного истощения зарядной батареи, а потом поднялся во весь рост готовый голыми руками рвать и… И шепот отца: «…риго титэми. Энимэ та…» И нахальную морду капитана Пайела: «Наши пилоты классом выше…» Порвать бы в клочья любую самодовольную… Но уже не подняться вот так. Словно бы просто не хватает длины туловища, чтобы встать над ними всеми и…
Энрихе затошнило, и он едва успел наклониться, чтобы не испортить комбинезон. Вырвало желчью. Желудок уже с утра самоочистился пару раз самым радикальным способом.
Он достал фляжку с белковым коктейлем и заставил себя выпить немного. Тошнило его регулярно, но вне Цитадели — всё–таки меньше.
Пора бы и в помещение. Кружочек мимо вот этого выступа — и в койку. Дневной сон иннеркрайт сам себе прописал — врачебного досмотра в классическом понимании этого слова на Тайэ почти и не было.
Он довольно удачно скатился — слабость исчезла внезапно, как и подступила. На снегу впереди что–то краснело. Остатки трапезы хайбора, однако. Всё, самое вкусное, гад сожрал, но залег недалеко от добычи, экономный. Вот отчего он болтается так близко к жилью: жалко недоеденного харпика. Харпики жирные, вполне съедобные и для людей. Энрихе ощутил слабый запах крови и проглотил образовавшуюся вдруг слюну. В желудке заурчало. Да, что это с ним! Объеденная тушка крупного, со среднего поросёнка, грызуна возбуждала совсем иные позывы, чем питательный, витаминизированный коктейль.
— Опять ездил? — сердито бросил ему у ворот маленький мастер. — Гон скоро у зверя будет.
— Я не далеко, — отмахнулся Энрихе, стараясь не встречаться с тайанцем глазами.
Мастер Эним покачал головой.
Перед входом во внутренние помещения младшие ученики затеяли потасовку.
Энрихе вдохнул всей грудью промороженный, сухой воздух и уловил в нём неожиданную влагу. Вот как, значит, пахнет здесь весна…
Лёгкие его раскрылись, в висках зазвенело мелодично и настойчиво.
Маленький мастер смотрел на него, поджав губы и покачивая чёрной, без единой ниточки седины, непокрытой головой.
Из–за ратуши вывернули Игор и Кейси. Кейси тащил округлую плоскую доску, обшитую кожей. Кататься пошли.
Энрихе сторонился теперь одногодок. И Радогаст сторонился. Услышав о происшедшем от Игора, Кейси схватился было за разрядник. Он был воспитан в среде торговцев, где ответ на предательство различался лишь принципом действия оружия.
Но Игор сгрёб ксайского полукровку и держал, пока тот не остыл достаточно, чтобы уяснить, что разрядник чёрный вашуг оторвёт в случае чего вместе с рукой. Угроза не была пустой — Игор сильнее их троих, вместе взятых. Тогда Кейси плюнул и выскочил из рекреационной залы. А Радо с тех пор попадается им на глаза только в учебных комнатах.
Энрихе не держал зла на Радогаста. Но любые разговоры о происшедшем раздражали его, так как напоминали и о собственной глупости. Однако выдержки ему было не занимать, и он изобразил улыбку при виде Игора и Кейси.
— Хайбора видел? Вылинял он уже? — спросил тайанец.
Как он догадался?
— Видел, — осторожно ответил иннеркрайт. — Нажрался харпятины и спит возле туши.
— С полуострова скоро пойдут мускусные быки, то–то будет ему праздник, — улыбнулся Игор. — Весна! — и добавил вдруг. — Мастер говорил сегодня, что возьмёт тебя в первый день весны. Как только солнце встанет точно над Майской башней.
Энрихе заозирался недоумевающее: что за странный календарь?
— Во–он, — Игор махнул рукой в сторону шпиля у западной стены. — Когда солнце встанет точно над самым верхом — с того дня и считаем весну. Послезавтра по нашим расчетам. Готовься, мысли очищай. Мастер может и спросить что–то о твоём внутреннем «я». Но, раз он сказал — возьмёт, думаю, придираться не будет. Главное, чтобы ты был завтра утром в присутственном зале, и всё будет хорошо.
«Ну–ну, как у Радогаста», — подумал Энрихе.
И вместо радости подступила тоска. А ведь он хотел поучиться у мастера Зверя, очень хотел. Но губы его изогнулись в улыбке, идущей от ума — не от сердца.
Больше всех от затянувшейся болезни Агескела пострадали медики. Оперируя его, они рисковали не жизнью пациента, но собственными головами.
Время, однако, лечит. И дурная желчь — тоже не может изливаться бесконечно. А пострадавшие от приступа ярости сосуды давно были заменены на новые. И в один прекрасный день Агескел отправился в любимые подвалы в любимом одиночестве.