Шрифт:
Annotation
Берсерк. Это не история. Это не вымысел. Это не легенда. Это простой ответ на вопрос - кто это? Я понял, что это. Это - автобиография. И я не ебанутый. Просто я очень старый и стал забывать, кто я.
Ледащёв Александр Валентинович
Ледащёв Александр Валентинович
Последыш
Дарю Ирке Шаманке.
Дикий.
– Мама, что это за гриб?
– Спросил мальчишка, маленький северянин, встретивший совсем недавно свою четвертую зиму. Сейчас он шел возле матери, красавицы Бенгты по лесу, где та собирала грибы, понемногу готовясь к зиме, и мучил ее вопросами.
– Это? Это гриб Одина, сынок, он очень...
– Договорить мать не успела - сын сунул ядовитый гриб в рот и старательно стал жевать. Даже ее сильных рук и пальцев не достало, чтобы разжать рот упрямцу - тот разжевал и проглотил, и никакие побои, никакие уговоры не заставили его пить воду или пить отвар, хотя знахарь, уточнив размер гриба, место, где малолетний северянин его нашел и его цвет, прямо, в лоб матери, как он привык, сказал, что надежды нет никакой.
Мальчик успел услышать только часть ответа матери. Про Одина он знал. А про то, что у того были свои грибы - нет. Такой случай упустить было нельзя, для этого надо было быть дураком, а дураком он не был. Потому и отказался разжать зубы. Потому и отказался пить воду или отвары, когда дикая боль стара рвать его живот изнутри.
– Если твой мальчишка выживет, - сказал знахарь, не видевший и не слышавший о подобном - ведь мальчишка лежал в бреду и без памяти уже четверо суток, - не жди, что он отличит корову от тебя, быка от лошади, или меч от веретена. Гриб Одина погасит его разум, как ветер - лучину.
– Упрямый волчонок, весь в папашу, такой же точно, бешеная росомаха! Тупая тварь, от тебя одни беды и боль, почему я не скинула, пока ты, змееныш, еще ползал по моей утробе?!
– Зло вскричала красавица Бенгта, надеясь, что крик ее о том, что ребенка она ненавидит, заставит смерть отступить - кому нужно то, что ненавидит родная мать? Бедная Бенгта... Никто не любил эту "бешеную росомаху", четвертый день бывшую незнамо, где, как она - сына от своего первого и единственного мужчины, Овинда Одноглазого, чей правый глаз сварился в черепе от кипящего масла, которое лилось на головы викингов со стен Парижа. Это не помешало ему посвататься к ней, а ей - согласиться раньше, чем успел ответить ее папаша, Хрольф Корявый, за что и получила девка такую оплеуху, что свадьбу пришлось отложить - заплывший напрочь глаз делал ее слишком похожим на нареченного супруга.
Дикий. Дикий и одинокий. Он не знал значения этих слов. Вернее, он не знал никакого другого состояния. Тот утес, на котором стоял его дом, был такой же дикий и одинокий, как и он сам, в самом жутком месте берегов Норвегии, куда ни один драккар не сумел бы причалить - рифы порвали бы его, как сова разрывает мышь. Утес, да и весь фьорд, по сути, принадлежал ему одному. Слишком скверное место. Слишком густые леса. Слишком тяжелые ветви и крепкие корни. Мало солнца. Много ветра, много камня, да и
"Бешеная росомаха, волчонок, тупая тварь и змееныш", которого ненавидела Бенгта, сходя с ума возле его кровати, очнулась на девятый день. С навсегда постаревшими глазами. Где он был? Что видел? Он не говорил. В его языке еще не было таких слов, образов и понятий.
Знахарь ошибся и угадал, такое бывает. Разум Бьёрна, как звали этого мальчишку с волосами цвета грязного льна, не погас, но сам мальчишка стал еще более диким и упрямым, чем был раньше. "Подменыш!" - змейкой, липкошкурой пакостью ползал по горду слушок. "Бенгта не стареет, родив семерых детей, видать, сбросила своего последыша, Бьёрна, в лесу, привела обменя, она им, они - ей, а нам?"
А вам... Это случилось, когда Бьёрну исполнилось девять лет. Тогда дети еще брали его в игру, хотя и побаивались, а потом и переставали. А потом начинали снова. Бьёрн привык. Люди похожи на плохой день - не то солнце, не то дождь, не то туман, не то... Ни то, ни се.
Несколько ребят постарше, которым наскучили слухи о подменыше, а храбрость их превзошла их разум, как сосна куст терна, подошли к гурьбе детей, среди которых играл и Бьёрн, а затем зло, как умеют только северяне, стали высмеивать мальчишку, а затем и толкать, а затем и бить - вполсилы. "Ну, подменыш, покажи же, чему учат своих выродков в Скрытом Народе! Или ты только наполовину оттуда, а вторая половина - твоя гостеприимная, спереди и сзади, мамаша?!"
Бьёрн не подменыш, заключил знахарь, убедившись, что троим дуракам он уже не нужен, а двоих еще может быть, удастся выходить. Он не подменыш. Он берсерк. Слишком рано попавший прямиком к подножью трона Одина, съев его гриб.
"Порченая кровь!" - гадина переменила кожу, но стала не менее кусачей, пожалуй, даже более опасной, гадина слуха о подменыше была просто непонятной, страшноватой, но неопасной гадиной, а вот эта... "Его прадед тоже был берсерком!" "Да, да, точно, точно, мой дед говорил о нем! Его убили, там, за скалами, он дрался голыми руками с десятком воинов хевдинга, когда вышел спор из-за оленя, которого убил не то он, не то они!" "Да ну?" "Ну, да. Так вот, когда полусотня воинов хевдинга..." "Тебе в глаза плюнуть? Ты только что сказал, что их был десяток!" "Десяток он отправил в Валгаллу прямо там, за скалами, а сам добрался до дома на третьи сутки. Ему не повезло. Он не умер от ран и хевдинг велел вырезать ему "кровавого орла" "Так ему и надо!" "Так, так, так"... Так, так, так... Всех их так... Всех - это и тебя, малолетний берсерк с волосами цвета грязного льна.
Дикий. Одинокий и дикий. Молчаливый, несгибаемый, не умеющий ни уступить, ни отступить, ни бежать. Обреченный.
Папаша Овинд, которого только знахарь и спас от кровников, а точнее, с подачи знахаря, рассудил и спас хевдинг, признав Бьёрна правым - в драке один на всех, которую начал не он, он защищал честь матери и отца, а также свою, решил хевдинг и послал всю изобиженную родню павших дураков к Локи, запретив требовать с Овинда как долг крови, так и долг золота, так вот, папаша Овинд, понимая, что этим дело не кончится, взял свою бешеную росомаху за руку (тот повиновался отцу, повиновался почти безропотно, но порой даже злой и скорый на руку Овинд бывал вынужден этой же рукой и махнуть в отчаянии), отвел Бьёрна к знахарю, где, оставив мальчишку на дворе, в компании с резными изображениями богов, о чем-то долго толковал со стариком, утяжеляя свои слова медом, сыром и деньгами. Наконец, знахарь молча вышел, взял Бьёрна за руку и увел в лес.