Послемрак

Мураками Харуки

Он делает паузу.

– Я ходил слушать уголовные дела. Избиения, поджоги и убийства с ограблениями. Живут на свете подонки, они совершают всякие гадости, их ловят, приводят в суд и назначают им наказания. С такими, как правило, сразу все понятно. То ли дело экономические или интеллектуальные преступления. Вот там – ужас как запутано. Пока разберешься, где зло, где добро, голова кругом пойдет. Ну я-то думал, напишу по-быстрому рефераты, зачет получу – да на том все и кончится. Что-то вроде школьного сочинения «Как я провел лето»…

Вдруг умолкнув, он смотрит на свои ладони.

– Но пока я туда ходил и слушал все эти заседания, во мне вдруг проснулось какое-то странное любопытство. К этим людям – и к тому, за что их там судят. Как бы сказать… Перестал принимать их за людей, что ли?

Очень необычное ощущение. Ведь как ни крути, а все они – совсем не такие, как я! Чужая порода какая-то. И живут в другом мире, и думают иначе, и поступают совсем не так. Будто между их миром и моим – высокая, прочная стена… То есть это поначалу мне так казалось. Ну разве нет? Уж в моей-то жизни никак невозможно совершить то, что натворили они. Я и человека-то не ударил ни разу. С детства ни на кого рука не поднималась… И потому я ходил на все эти суды, как на экскурсию. Глядя на всю их систему сверху вниз. Как на то, что не имеет ко мне ни малейшего отношения.

Такахаси поднимает голову, смотрит на Мари. И снова подбирает слова.

– Только знаешь… Чем больше я слушал все эти показания свидетелей, аргументы прокуроров и адвокатов, все эти оправдания обвиняемых, тем меньше во мне оставалось уверенности в чьей бы то ни было правоте. Стало вдруг казаться, что на самом деле никакой стены между нашими реальностями нет. А если и есть, то что-нибудь вроде сёдзи [9] : ткни пальцем – сразу в тот мир провалишься. Как будто в каждом из нас по ту сторону что-то скрывается, просто мы этого обычно не замечаем… Вот такое ощущение. Извини, если непонятно говорю.

9. Сёдзи – раздвижные декоративные двери из деревянных решеток, оклеенных белой бумагой Неотъемлемая часть японского интерьера.

Он провел пальцем по краю чашки.

– Но только я начал так думать – все сразу стало выглядеть по-другому. Вся эта система суда представилась мне каким-то странной формы животным…

– Животным?

– Ну да, чем-то вроде осьминога. Исполинского осьминога, который обитает глубоко на дне моря. Много тысяч лет он все ползет куда-то в темной морской пучине, перебирая щупальцами… И вот, слушая заседания суда, я постоянно представлял себе это животное. Иногда оно принимает форму Государства, иногда форму Закона. А иногда – форму чего-то совершенно ужасного и непотребного. Милю за милей ползет вперед, отращивая все новые и новые щупальца. И никто на свете не может его убить. Слишком оно всесильно, и слишком глубоко живет. И где у него сердце, никому не известно. Каждый раз, когда я его представлял, меня охватывал ужас. Ужас и отчаяние. Потому что убежать от него невозможно. Оно даже не различает, что ты – это ты, а я – это я. Вообще об этом не думает. Какие бы люди перед ним ни предстали – они тут же теряют лица и имена. Для него мы все – только числа. Порядковые номера…

Мари пристально смотрит парню в лицо. Такахаси отхлебывает кофе.

– Не очень скучно рассказываю?

– Ну я же внимательно слушаю. Он ставит чашку обратно на блюдце.

– Два года назад в Татикаве случилось убийство с поджогом. Один мужик зарубил топором двух стариков, мужа и жену, стащил их банковские книжки и печати [10] , а чтобы уничтожить улики, дом вместе с трупами подпалил. Был сильный ветер, выгорело чуть ли не полквартала. Его присудили к высшей мере. Для сегодняшней Японии приговор обычный. За убийство двух и более человек, почти в любом случае, – смертная казнь через повешение. А тут еще и поджог… Сам мужик – мерзавец конченый. Ярко выраженная склонность к насилию, несколько судимостей, наркоман. Родная семья от него давным-давно отказалась. После каждой отсидки тут же новое преступление совершал. Ни малейшего раскаяния не испытывал. Такому даже на апелляцию подавать смысла нет – сто процентов вероятности, что отклонят. Адвокат, судом назначенный, даже не пытался его оправдывать – сразу рукой махнул. В общем, когда ему «вышку» дали, никто не удивился.

Судья зачитал приговор, я записал в тетрадку его слова. Потом суд закончился, я сел в метро на Касумигасэки, вернулся домой. Сел за стол, начал приводить в порядок конспекты. И тут меня накрыло. Очень странное чувство… Как будто по всему свету напряжение в розетках упало. И в мире стало темнее и холодней. Дрожь по всему телу. И слезы душат. Что со мной – сам не пойму. С чего бы я так изводился из-за того, что какого-то подонка к смерти приговорили? Да в этой душонке уже и спасать-то нечего! Ничего общего между нами просто быть не может. Отчего же у меня внутри все переворачивается?

10. В Японии для управления банковским счетом требуется зарегистрированная личная печать с иероглифами имени владельца.

Оставив вопрос без ответа, Такахаси умолкает на добрые полминуты. Мари терпеливо ждет продолжения.

– Что я хочу сказать? – говорит он наконец. – Наверное, вот что… Любого человека на свете, кем бы он ни был, это животное обовьет своими щупальцами и утянет к себе в пучину. И как тут ни хитри, как ни выкручивайся, этого не избежать никому.

Он упирается взглядом в стол и глубоко вздыхает.

– В общем, в тот вечер я и решил – всерьез изучить Закон. Может, там я найду, что ищу? Конечно, изучать Закон – не так весело, как музыку играть. Но тут уж ничего не поделаешь. Такова жизнь. Надо же когда-нибудь взрослеть…

Молчание.

– Значит, это – ответ средней длины? – уточняет Мари.

Такахаси кивает.

– Хотя, может, и длинновато вышло. Я это впервые кому-то рассказал, поэтому размер приблизительный получился… Слушай. Если ты больше сэндвичей не хочешь – можно, я съем один?

– Пожалуйста. Но остались только с тунцом.

– Ну и хорошо. Обожаю тунца. А ты что – не любишь?

– Люблю. Но от тунца в организме ртуть накапливается.

– Да ну?

– Если в организме накопить много ртути, к сорока годам возникнет предрасположенность к инфаркту. И волосы начнут выпадать.

Такахаси делает крайне замысловатое лицо:

– Что ж, выходит – ни тунца нельзя, ни цыпленка? Мари кивает.

– Ну вот! – вздыхает он. – А я и то, и другое люблю.

– Мне очень жаль…

– И еще люблю картофельный салат. А от него какие проблемы?

– От картофельного – по-моему, никаких, – отвечает Мари. – Ну, разве что если много есть – растолстеть можно.

– Ну это как раз не страшно. Я и так всю жизнь худенький.

Такахаси берет с тарелки сэндвич, откусывает и с аппетитом жует.

– И что, пока не сдашь на адвоката, так и будешь в студентах ходить? – спрашивает Мари.

– Ну да. На подработку, конечно, устроюсь куда-нибудь. Но богато жить пока не получится…

Мари о чем-то задумывается.

– Смотрела кино «История любви?» Очень старый фильм.

Мари качает головой.

– Недавно по телику показывали. Ничего, интересный. Райан О'Нил там играет единственного сына богатого папочки из очень древнего рода. Он едет на учебу в Италию и женится там на девушке из бедной семьи, а за это родители отлучают его от дома и лишают наследства. Даже на учебу денег не остается. И вот он живет с любимой женой без гроша, подрабатывает где попало и учится изо всех сил, а потом заканчивает с отличием Юридический колледж в Гарварде и становится выдающимся адвокатом…

Такахаси переводит дух, затем продолжает:

– У Райана О'Нила очень стильный бедняк получился. Особенно когда он в толстом белом свитере играет с Эли Макгро в снежки, а за кадром играет сентиментальная музыка Фрэнсиса Лэя… Хотя у меня, конечно, так красиво бедствовать не получится. Придется как-то попроще. Да и снега у нас так много не падает…

Мари, похоже, все еще думает о своем.

– В общем, в конце своих злоключений Райан О'Нил становится крутым адвокатом. Хотя чем он там на работе занимается, из фильма не очень понятно. Ясно только, что устроился в первоклассную адвокатскую контору, живет на Манхэттене в дорогущих апартаментах со швейцаром у подъезда, а в свободное время ходит в элитный спорт-клуб и играет с приятелями-яппи в сквош. Вот и все…