Послесловие
Шрифт:
Николай вытащил из внутреннего кармана кителя фотографию, где они с Леночкой в обнимку, вставил в рамку. Подошло словно под заказ.
— Спасибо, — поставил на край стола.
Женщина взглянула на фото, не сдержав любопытства и заметив взгляд полковника, спросила:
— Жена?
— Да.
— Очень эффектная женщина. И сразу видно, очень любит вас.
— Она погибла, — бросил сухо. — Вы свободны.
— Извините, — поправила та очки, смущенная собственной бестактностью.
И пошла, подумав, что холостой полковник — головная боль. Стоит тем же телефонисткам об этом прознать, начнут по делу и без крутиться, житья секретарю не давая. А если еще полковник ловеласом окажется,
И опять нового жди? Пятый уже за четыре года!
Села за стол, а печатать не получилось: очень ее вопрос семейного положения нового начальника обеспокоил.
Глава 49
Каждую субботу, как на дежурство Николай ходил на ВДНХ к шести часам. Сначала уходил с работы ровно в пять, когда заканчивался рабочий день, специально не загружая его, потом чуть задерживался — машину служебную дали и опоздать на встречу он уже не боялся. Но ничего не менялось, Александра так и не было.
Санин был расстроен отсутствием Дроздова, не хотел плохого думать, уверял себя, что Санька забыл — с него станется, или не может еще прийти в силу обстоятельств не зависящих от него. Но сколько не находил реальных аргументов к его отсутствию, все они разбивать о еще более твердую реальность — на войне убивают. И клятвы данные сейчас, уже через час за не сможет быть исполнена — за отсутствием обещавшего. Миг на войне — жизнь, еще миг — смерть.
Но в ту августовскую субботу его больше всего другое тревожило — новости, что он наверху получил вместе с приказом быть готовыми, опять мобилизировать силы, внимание и обеспечить тихий проход составов с частями в сторону восточной границы.
Мужчина жевал картошку, как траву и думал о происходящем. На душе было отвратительно только от того, что он офицер запаса. А должен быть там, в вагонах с солдатами!
Валя смотрела, как брат кушает и понимала — не здесь он. Впрочем, за месяц, что прошел с момента возвращения он редко был «здесь». Все носил что-то тяжкое внутри, все кричал по ночам, стонал, утром и вечером односложен был. Даже где работает не говорил — можно только догадываться было. Служебная машина, как привилегия говорила о хорошей должности. Теперь Валя спала на пятнадцать минут больше, потому что на работу вместе с братом уезжала: он на углу жилого квартала выходил, а водитель Валю к проходной завода подбрасывал. Нравился он ей, симпатичный улыбчивый мужчина и веселый.
Жить с приездом Коли вообще стало легче, только одно все беспокоило и покоя не давало — мрачность и угрюмость брата.
С подружками своей тревогой поделилась и Фекла посоветовала: сама беседу начни, расскажи как ты жила, а он глядишь, подключится и выльет, что на душе камнем лежит. Главное разговорить, не дать в себе держать.
Только с чего начать?
Коля чая хлебнул, очень жалея, что не водка он и замер услышав тихое:
— Когда мама умерла, я делать не знала что.
Мужчина внимательно на сестру посмотрел, а та в тарелку смотрит, слова подбирает:
— Страшно было, голодно и никого вокруг. Мамы нет, ты на фронте и не знаешь, вернешься или нет. Страх… Он как змея в сердце сидел. Карточки отоваривать пошла, а у меня их украли. Росомаха. Ревела сутки, наверное. А что делать? Реви — не реви, жить-то надо. День, два — ничего, только очень есть хотелось, а на третий вроде и меньше. На четвертый вроде и не хочешь, на пятый даже легко стало, словно взлетишь вот вот, как шарик воздушный. Только голова кружится. На лестнице в подъезде шлепнулась, не поняла как. Тетя Клава
У Вали губы тряслись, вина в голосе четкая проступала, только в чем винилась?
Коля, как замерз сестренку слушая. Каждое слово по душе, как по ржавому железу наждаком. Кулаки сами невольно сжались, лицо мрачным стало.
— В общем, опять на рынок пошла, не выдержала. На этот раз проще было, повезло даже. За швейную машинку мне целых две банки тушенки дали да еще булку хлеба. Тетя Класса сказала, что очень повезло. Да я и сама понимала. Не дала себе волю, все четко поделила на две недели и не отступала. А потом карточки дали, легче стало. Только все равно есть постоянно хотелось. Работаешь и думаешь, мысли подленькие такие: обменять еще что-нибудь, хоть раз, но поесть от души… Костюм твой продала. Простить себе не могу…
— Хватит, — попросил Коля — сил не было слушать эту исповедь. А уж представлять, как Валюха здесь одна, голодная, напуганная…
И ведь ни слова не написала! "Все хорошо, дорогой братик"!
Закурил, глянув на сестру. Та слезу утерла:
— Сволочь я, Коля.
— Дура ты, не в чем виниться тебе. Все правильно сделала.
Валя вдруг расплакалась. Худо ей было от собственной подлости, и страшно в том признаться, а надо по-честному. И выдала через силу:
— Я сегодня… две баранки съела, пока ты спал. Не знаю, как получилось.
У Николая душу перевернуло, зубы сжал. Минута и выдал, пытаясь мягкий тон изобразить, а внутри клокотало все, потому больше на рык голос был похож:
— Ешь, сколько хочешь, когда хочешь. Голодать больше не будешь, я не дам.
"Бычок" в пепельницу, как сваю в песок загнал и вторую папиросу прикурил:
— Завтра нам телефон проводить будут, — решил тему сменить, отвлечь девочку от ненужных мыслей. — Мне по работе надо, — и вздохнул: надо ее предупредить, ведь если что и он на фронт пойдет. Валя знать должна, чтобы ударом не было, чтобы готова была. — Еще. Война с Японией будет. Завтра, наверное, уже по радио объявят.
У Вали руки опустились, с лица краска сбежала — как кисель девушка сделалась. Минута, другая в прострации и вдруг принялась методично уничтожать картошку на тарелке.
— Валя? — забеспокоился Николай.
А у той взгляд не пойми какой. Тарелку пустую взяла и закрутилась по кухне, лепеча:
— Я знаю, что делать. Я уже опытная. Нужно поэкономить. Я в столовой буду питаться через раз, хлеб, если получится пару булок в коммерческом взять — на сухари…
— Валя! — криком одернул ее мужчина, в чувство приводя. Девушка вздрогнула, посуду выронила. Забренчала тарелка по полу, а Валя заплакала, да навзрыд, горько так, что Николай рванул к ней, обнял успокаивая: