Послезавтра летом

Смирнова Ксения

– Натопался уже! – Тазов нетерпеливо протиснулся в тёмный коридор, густо уставленный крестами, – ставь чайник, Коленька, температура падает, – Серёга побыстрей миновал частокол крестов и вошёл в мастерскую.

После уличной серости и сумеречного коридора, квадратная проходная комната с пыльными окнами радовала буйством красок. Мастерская, она же магазин, пестрила розовым, салатовым, нежно-голубым и хвойно-зеленым, здесь пахло древесиной, бабушкиным шкафом и – если принюхаться – неприятно пластиком. Так пахнет искусственная ёлка. По периметру разместились

яркие коробки для кукол в человеческий рост, как на витрине «Детского мира». Что поделаешь – люди любят нарядные гробы. А из ёлки Коля мастерил траурные венки.

– Что-то новенькое, Коленька? Точней – старенькое. Знакомое зеркало, – Серега обнаружил свою невзрачную персону с красными ушами в мутном треснутом стекле.

– Да вот, из школы привезли. Говорят: кроме тебя, Николай, никто не отреставрирует, возьмись, будь любезен, – Коля бережно провел ладонью по облупившейся бронзе старинной рамы.

– Сделаешь? Надо бы, так-то…

– Раму починю. А вот с трещиной как быть – пока не придумал. Чай-то будешь? – Коля, на ходу снимая ватную куртку, шагнул в кухню.

На электроплитке уютно заворчал чайник с земляничками. На столе, покрытом клеенкой, появилась вторая кружка – гостевая – с щербинкой, звякнула алюминиевая чайная ложка, завертелась выставленная эмалированная мисочка.

– Ты, Серёжа, в следующий раз в шапке приходи, – Николай накладывал варенье из банки в миску, маленькая кухня наполнилась ароматом осеннего сада, пряной листвы и детства. Когда от тяжести яблок в карманах съезжают штаны, их надо изо всех сил двумя руками тянуть за резинку вверх, иначе потеряешь. А ещё надо бежать, потому что и сад этот, и яблоки растила чужая бабка и она уже заметила воришек, размахивает клюкой и грозит на всю улицу детской комнатой милиции.

Таз и Лавр встречались в условленном месте за гаражами, поровну делили добычу, а иногда просто устраивали обжираловку – в соседском огороде всегда всё вкуснее. Те яблоки оказались крупной китайкой. У Коли свело челюсть и брызнули слёзы, а Серёга долго плевался, пытаясь избавиться от оскомины во рту. С горкой красивых, как нарисованных, яблочек расправились здесь же. Намалевали углём на кирпичной стене рожу китайца и расстреляли мишень яблочными снарядами, чтобы не смела китайская морда обманывать советских пацанов.

– Я, Коленька, в следующий раз внутри тебя ждать буду, не побоюсь твоих гробов, – Тазов обхватил руками кружку с горячим чаем и наслаждался теплом, – ты мне нычку показал. Знаю теперь, где ключ спрятан.

– Не получится. Я и сам понятия не имею, куда в следующий раз положу. Может, под коврик, может в карман.

– Тогда телефон куплю тебе на день рождения, – Серёга осторожно отхлебнул.

Коля приподнял клеенку, выдвинул ящик:

– Есть у меня телефон, – он пошарил в недрах ящика и аккуратно выложил на стол кнопочный обшарпанный «Алкатель», – вот. Мне Олежа Мизгирёв ещё в две втором году подарил. Только экстренные вызовы, – Коля еще раз запустил руку под стол, извлек зарядное устройство, в нескольких местах перемотанное

синей изолентой, – хорошо, что напомнил. Подзарядить пора.

– Напрасный труд и перевод электричества, Коленька. Ты так и так никому не звонишь.

– Сказал же: для экстренных случаев, – Коля вставил штекер в гнездо, вилку в розетку, но включать аппарат не спешил. – А ты ко мне и сам придёшь, без всяких телефонов.

– Приду, куда денусь, – Тазов ёрзал на табуретке, его свербила новость. – Тут, Коль, такое дело: вечер встречи выпускников, помнишь? Традиция! И юбилей – двадцать пять лет. Как думаешь, может, Петрова приедет, ради такого случая перестанет нос воротить?

– Может и приедет, может и нет. Я её с выпускного не видел, – Коля всё-таки нажал кнопку включения, аппарат завибрировал, и Коля сразу перевернул телефон экраном вниз, накрыл широкой ладонью.

– А кто видел-то? – Серёга ботинками выбивал неритмичную дробь на полу, согревая ноги, – интересно – жирная? Коль, а вдруг приедет?

– С чего бы, Серёженька? Столько лет знать нас не хотела.

– Так – юбилей! Мне вот любопытно посмотреть на артистку нашу. Звезда все ж таки! Вот бы приехала, – мечтательно протянул Тазов.

– Ну, тогда без меня. Не охота старое ворошить, да и Машеньку жалко: Наталья точно набросится, – Коля внезапно разозлился. – Не пойду. Вареньице кушай.

– Ты, Коля, не друг, а портянка. Бог с ней, с Петровой. Не ездила сто лет – и не надо. Чё сразу не пойду-то? – Тазов хватанул большой глоток и задержал дыхание, – чё кипяток-то какой!?

– Сам хотел греться.

– Коль, ну ты подумай, ну как я без тебя? Народ спрашивать начнёт: где Коленька? Как он жив-здоров? Мне про гробы что ль твои рассказывать?

– Про себя рассказывай, – Лаврентьев наблюдал, как густое варенье растворяется в жидком чае.

– Не легче. Гордится вообще нечем: безработный-профессионал. Да еще чморить начнут: расписывать, как я в том году голый в тазике по лестнице спускался: «Тазик в тазике». С тобой никто не вякнет, постесняются. Пошли, а? Для меня вечер встречи – свет в окне, отдушина в жизни моей бесприютной, – распалялся Серёга, – я что, часто о чем-то прошу, Коля?

– А сидр из церковных яблочек?

– Так-то – дегустация! Если я его не попробую – кто качество продукта оценит? Ты ж не притрагиваешься! – Тазов с досадой ткнул ложкой в миску с вареньем, – тоже из церковных?

– Из них, из них, родимых, кушай, не стесняйся.

Тазов вскочил с табуретки, едва не опрокинув кружку:

– Да иди ты, Коля, со своими гробами! – он демонстративно шагнул в сторону входной двери и вдруг замер, прищурившись – вот не хотел тебе говорить, а скажу! Скажу, раз ты такой друг! Я тебя тогда, в школе, на собственном горбу тащил, не задумывался, что сам чуть тёплый. Ты, Коленька, может и жив остался только благодаря тому, что у тебя такой верный друг был. Герой. А ты… – Сергей дёрнул молнию куртки, скривившись, миновал разноцветье мастерской и затопал по аллее из крестов. – Кроме сидра ничего и не просил у тебя!