Послезавтра летом
Шрифт:
Лена Владимирова весь вечер методично подкладывала в эмалированные миски квашеную капусту, открывала «литрушки» с домашними хрустящими огурцами и забористым лечо, нарезала чёрный хлеб и ливерную колбасу, которая досталась самым шустрым и нахальным.
– Куда прёшь? – Лена капустными руками оттолкнула Серёгу Тазова, путь которого пролегал прямо посередине «поляны», – не видишь – это стол!
– Леночка, ты у нас – молодец! И я тебе премного благодарен. – Тазов отвесил поклон, чудом удержавшись на ногах, – Лена успела схватить его за руку.
Таким же
– Но сейчас ты не права, Леночка. Ты очень не права. Это – свинский столик. А я – свин и есть. Самая настоящая – хр-рр – свинья. И жизнь моя – свинская. Значит, имею право.
– Да и хрен с тобой, – Лена отпустила Серёгину руку, и он всем прикладом рухнул на землю, зацепив трёхлитровую банку с забродившим компотом из красной смородины. Компот кто-то притащил на запивку, но это редкостное пойло само нуждалось в запивоне.
Бледно-розовый сироп мгновенно залил полстола.
– Полундра, тону! – констатировал Тазов и упал лицом в компотную жижу.
– Ах, ты – сволочь пьяная! – Лена выхватила из пакета районную газету, что припасли для растопки, честно попыталась спасти красоту сервировки, промокнуть мерзкий компот, но он уже отправил в плаванье полбуханки чёрного, смешался с прибалтийским шпротным маслом в пустых жестянках. – Зря я тебе математику сдавать помогала, Тазов, – Лена смяла розовую газету и швырнула в лежащего виновника. – Всё, дальше сами следите за закуской. Я – праздновать. А не спеть ли мне песню? – крикнула она в сторону гитариста.
– Нет! Не спеть! – откликнулся как по команде хор одноклассников.
Гогот выпутался из сосновых крон, повисел над молочной рекой, и понёсся в сторону маленького городка.
Огонек сигареты сигналил азбукой Морзе из тумана.
– Вот, видишь, Маш, какой твой Олег: не успели позвать – уже здесь. – Катюха, отдуваясь, оттаскивала Петрову от края обрыва, заворачивала в сброшенную олимпийку и недоумевала про себя, почему такая крохотная девица сейчас весит, как мамонт, – а ты: «не хочу, не хочу».
– Какой такой Олег? Я – Валера, – из темноты появился тощий длинный хлыщ в мятой бейсболке. Он быстро огляделся: кроме этих двух девок – никого. – Девушки, а давайте познакомимся, – улыбка была мокрая, в верхнем ряду не хватало зуба, поэтому он слегка присвистывал, – вас двое, нас шестеро. Пацанам такой подарок будет!
– Вали уже, откуда пришёл, не до тебя, – рассмотрев парня, буркнула Катюха, – не видишь, девушке плохо.
– Так я умею сделать хорошо! – Валера смачно хлопнул Катюху по заду.
Шлепок получился такой звонкий, что Маша неожиданно ожила. Мир перестал кружиться и сошёлся в одной точке – на осклабившейся роже незнакомого парня. Маша почувствовала твёрдость земли под ногами, кислый вкус блевотины во рту и страшную ненависть. Он во всём виноват: в том, что школа закончилась, и в том, что надо разъезжаться, и в том, что она – Маша Петрова – напилась до бессознательного состояния. Совершенно ясно. Он и такие как
– Пошёл отсюда, козёл! Пошёл вон! Кто ты такой, чтобы её трогать? – Маша подпрыгивала, пытаясь выпростать ладонь из рукава, чтобы заехать по наглой морде, – мы тебе мешали что ли? Чё те надо? Всё можно тебе, что ли?
Валера опешил, не ожидал, что только что бывшее бездыханным тело, обнаружит такую прыть. Маша хлестала его рукавами, не переставая орать, мятая бейсболка улетела под обрыв.
Снова все поплыло. Маша пошатнулась, ухватилась руками за росистую траву, а во рту, вместо кислятины, распробовала тошнотворный вкус. С отвращением сплюнула. Густая тягучая слюна оказалась розовой. До этого получать по морде Петровой не приходилось. Оказалось – не больно. Просто неожиданно.
– Дура бешеная, – длинный силуэт Валеры исчезал в тумане.
– Сам козёл, урод, чмо! Мой парень тебя найдет и угандошит! – Маша верещала вслед обидчику, – мой парень – КМС, ноги тебе переломает, сука! – реветь совсем не хотелось, но слёзы полились. Сразу вспомнилось, зачем она припёрлась одна на этот скользкий кисельный берег, чего ей было нужно от молочной реки и вообще. От жизни.
–– Я не …не хочу уходить… Я хочу, чтобы никто … не уходил… Чтобы мы все вместе … чтобы счастливы… все…Весь класс…
– Ты, Петрова, думаешь, одной тебе расставаться неохота? Всем неохота. А куда деваться? Всю жизнь в школе не просидишь. На второй год всем классом не оставляют, – Горячёва рывком подняла Машу на ноги. – Теперь точно надо к реке, умываться. Видела б ты свою рожу.
Защёлкали раскладные стаканчики, аппетитно забулькала водка, со свистом отлетела в кусты опустевшая бутылка-чебурашка.
– Чтоб ты рухнул в эти кусты и зубы себе вышиб о бутылку, придурок! – заорала Владимирова и полезла доставать тару, – сто раз говорила вам, как людям: вот пакет, помойку складывать сюда. Засрали всю планету! Где дети-то ваши жить будут?
– Да ладно, Ленчик, бомжи с утра всё соберут и сдадут. И снова напьются,– заржали у костра.
– Иди лучше к нам, хватит по свалкам шариться, заботушка ты наша. – Куварин отставил гитару, подвинулся на бревне, освободив немного нагретого места, – попу сморщили, товарищи, а то борец за счастье детей наших Елена Владимирова не уберется и водку с вами пить не станет. – Ленка втиснулась на узенькое место. —Держи стаканчик.
– Без тоста пьют только алкаши, – буркнула Ленка недовольно.
Куварин церемонно провозгласил:
– Слово предоставляется гордости класса, серебряному медалисту, будущему мэру нашего города Олегу Мизгирёву! Тренируй риторику, братан!
Олег вышел к костру, одноклассники тут же расселись поудобней.
– Господа, речь!
– Олежа, там Машка на берегу. Орёт, мол, жить не хочу, в реку прыгну и всё такое…– Шурик Чушков нарисовался в круге света, на ходу незаметно проверил ширинку – точно ли застёгнута и протянул тонкие пальцы к огню. – Замёрз, как цуцик, остограмиться бы, а?