Послушная одноклассница
Шрифт:
— Давай. — И чувствую, как глаза против воли наливаются яростью.
Да, мне нужны эти груши.
Но пацаны попятились. Догонять не стал, пусть уматывают, всё равно ещё свидимся, как никак один лицей.
И свита реально дала дёру, солдаты оставили своего командира. Дед бы за такое меня повесил, но это у меня дед военный, а у них бизнесмен на бизнесмене, спрессованные деловой репутацией. Да и отцы не далеко ушли. Впрочем, в этом с моим похожи.
— Ну? — Спрашиваю новенького. — Один на один?
Вскидываю
— Думаешь, мне слабо? — И смотрит затравленно, хоть по сторонам не озирается и то ладно, будем принимать за авторитетного.
— Думаю.
— А ты весь такой крутой? Непобедимый?
— Так ты проверь.
И этот ненормальный с якобы лучшей реакцией во всём нашем городе кидается на меня. Вспыльчивый, обиженный, отмороженный, но хлюпик.
Одно моё движение, и новенький уже целует асфальт, брыкаясь, как лук на разогретой сковородке.
— Отпусти, паскуда. Отпусти, ***!!!
Слабак.
Отпускаю и ухожу. Не оборачиваюсь. Знаю, что не пойдет следом, не настолько уж тупой. Хотя нет предела человеческой глупости, и никогда не стоит недооценивать это вражеское оружие.
Но спрашивается, чего пристал ко мне. Требований нет, угроз тоже, разве что территорию отвоевывает. Но тоже: как-то гаденько, нечисто. Короче, псевдо-отвоевывает, больше метит.
Думает, что тогда огрели не за что? Как бы не так, мы с пацанами всё предельно ясно озвучили и не один раз. Нет же, опять в золото целится. Пофиг на него. На них. Если самим от себя не противно, не мне тут тонуть из-за мальков.
Я почти прошёл арку, как вырастает ещё одна тень. Из неоткуда.
Другая, четкая, яркая. Сильная.
— Чайник давно вскипел.
Дед! Черт, напугал ведь.
— Ты здесь был? Видел? — Спрашиваю, хотя ответ и так уже знаю.
— Ты подпустил со спины четырёх. — Отчитывает мой личный полковник.
— Всё было под контролем, дед! Они ж все слабенькие, пугливые. Я их знаю.
Хмурится, не понравилась моя отмазка. Разворачивается и уходит. Следую за ним, еле как нагоняю. Шаг деда будь здоров: шагай верстой!
— Да, теряю хватку. Запустил себя. — Признаюсь и каюсь.
Но вплоть до квартиры мы молчим. Выяснять отношения на улице дед никогда не станет. Всё в себе, но зато дома уж точно пропесочит по всем фронтам.
— Что с матерью? — Спрашивает, как только закрывается дверь.
— Всё то же…
— Совсем замордовала пацана. — Дед покачал головой, не одобряя. — Переезжаешь ко мне!
Безапелляционность полковника граничит с сумасбродством, знает ведь, что не могу оставить мать, совсем без меня пропадет.
— Дед, я у неё один.
— У неё есть муж, ради которого она поменяла имя, бросила семью и нещадно губит сына. Моего наследника! — Идёт на кухню.
Следую за ним.
— Но она же болеет… — Начинаю, но под сердитым
— Чем она болеет? Воспаленной ревностью?
— Выпадает из реальности…
— Ах, да, воспаленным воображением. Сначала довела себя подозрениями, слежками, додумками, потом всех вокруг извела. — Говоря всё это, дед накрыл на стол, налил чай и пододвинул ко мне сушки. — А ты таскаешься за ней, ищешь по всему городу!
— Дед! — Нет, у всего же есть предел, что он черту-то переходит.
— Молчать! Я что тебе когда-то высказывал это?
— Нет…
— Так вот и не суши тут свои зубы! — И как посмотрит. — Анимацию эту свою ради неё освоил? Освоил. В хакеры из-за неё заделался? Заделался. За собственным отцом следил? Следил. В клуб его повадился? Повадился. На учёбу начхал? Начхал. С дедом встречаешься тайком? Тайком.
Разошёлся он не на шутку. Что-то и правда нечего возразить. Одни риторические.
— И долго ты ещё будешь поводырём разгуливать? — Под дых.
Спасибо за чай, в горло теперь не лезет. А слова, наоборот, застревают.
— Она моя мама, дед…
— Она твоя Салтычиха!
— Дед!
— Не дедкай! Я уже двадцать пять лет дед. И что теперь. Один вон внук ретировался и живёт себе в удовольствие. Учится, гранты выигрывает, стажировки всякие. А ты-то что здесь подвис? Ведь уже давно не любишь её.
— Люблю!
— Не спорь! Не любишь, жалеешь, коришь, всё чего-то узнать пытаешься. Но не любишь! Отца ненавидишь, мать презираешь, что это за семья-то у вас такая!
— Не презираю…
— А скоро и до этого дойдёт. Уже не уважаешь, вижу, чувствую. Хочешь любить и уважать, но не можешь уже. И себя грызешь за неправильные чувства. — Смотрит на меня внимательно, не выдерживаю, отвожу взгляд. — Что, не прав я?
— Не прав. — Упрямо возражаю, нельзя поддаваться, нельзя!
— Ну, ну! У меня не это ваше ДеЛи, но и здесь честность есть кому защищать! — Сердится ещё больше, гнев его теперь и меня касается.
Ещё какое-то время сидим в тишине. Дед пьет чай, ядрёный и терпкий, с пятью ложками сахара. Каждый думает о своём. И как тут смотреть на проблему одинаково.
Никак!
Может, он и прав, может, все мишени выбиты. Может, всё это может. И люблю я его безмерно, и уважаю, но обсуждать маму… Нет, нельзя. Не положено сор из семьи выносить.
— Чего пришел-то? Чать не из-за матери одной. Она небось и не знает опять? — Посмотрел с грустным лукавством, болезненным таким, обиженным.
Да, не знает. Опять, снова. Не за чем ей знать, они уже лет восемь не общаются. Как имя она поменяла, так и всё — отрезало. Дед не принял. Сказал, не по обычаям, против совести: не простил. Только Марина про нас с дедом и знает, но не болтает лишнего, маму бережет.