Послушник

Родионов Андрей

– Проверить и добить! – рявкает сзади повелительный голос.

С веселыми прибаутками столпившиеся на берегу арбалетчики всаживают в каждую жертву еще по несколько стрел. Затем самого юного посылают вытаскивать трупы, что тот и проделывает с немалыми жалобами и стонами, торопясь побыстрее очутиться на берегу. Арбалетчики собирают стрелы, попутно обшаривают карманы, срывают кольца и цепи. Я ежусь, теплая, как молоко, вода отчего-то кажется ледяной. Выходит, охотники сидели в засаде где-то рядом. Интересно, кто эти бедолаги, что попались

в ловушку вместо меня?

Один из мертвецов, отнесенный вялым течением совсем близко к убежищу, вдруг дергается, приподнимая голову, мутные от боли глаза невидяще глядят на меня. Я стискиваю кулаки, в ушах до сих пор стоит сочный хруст, с которым арбалетные болты пробивают человеческую плоть, затем решаюсь. Цепко ухватив за ногу, плавно втаскиваю раненого к себе. Медицинские рефлексы угасают медленно, нельзя просто так бросать человека умирать. В полутьме пещеры лицо раненого кажется белым как мел. Он коротко стонет, грязно ругается по-английски.

– Умоляю, тише, – шепчу ему на ухо на том же языке, одновременно зажимаю раненому рот, с опасением прислушиваясь.

– Эй, – с недоумением рычит чей-то голос прямо над головой, – а где моя стрела, я твердо помню, как всадил ее одному из мерзавцев прямо в сердце?

«И вовсе не в сердце, а в левое плечо, мазила!» – молча поправляю я хвастуна.

– Да-да, – подхватывает чей-то ехидный голос, – ты же у нас лучший из стрелков, прямо Аполлон, где же твоя хваленая стрела с красным древком?

Немедленно арбалетчики начинают смеяться, на все лады обсуждая кривые стрелы и неких хвастунов, что могут только языком молоть. Таким не арбалет надо в руки давать, а ручную мельницу, тогда бы толку вышло намного больше.

Взбешенный стрелок, рыча и плюясь от гнева, высказывает наконец мысль, которая еще минуту назад пришла мне в голову.

– Он жив, тот мерзавец, прячется где-то здесь, в камышах! – кричит обиженный арбалетчик. – Ищите его внимательнее, господа.

– Эй, не твоя ли там бултыхается стрела? – любопытствует кто-то из невидимых мне стрелков.

– Нет, уж я ни за что не промахнусь!

Ноющего пажа подзатыльником провожают в воду, его появление вызывает гомерический хохот. Искомая красная стрела насквозь пронзила довольно крупную рыбину, какую я вообще-то берег себе на обед.

– Рыболов! – стонут от смеха стрелки. – Отважный охотник на селедок! Он в китобои готовится, как руку набьет, так сразу и отправится в океан!

Вдоволь повеселившись, довольная собой компания срывается с места, на берегу вновь воцаряется сонное спокойствие. Когда все стихает, я осторожно убираю руку со рта умирающего англичанина.

– Кто это? – слабо шепчет он. На подобный вопрос так сразу и не ответишь. Я выбираю самый простой вариант.

– Друг, – пожимаю я плечами.

– Где мои спутники?

– Убиты.

– А где мы находимся?

Эк он соскучился по беседе, прямо трехлетний ребенок. Уйма вопросов накопилась, пока бежал от охотников.

– Где,

где, – бурчу я, – в пещере, вот где.

Раненый с немалой силой хватает меня за плечо. Хватка у него железная, очевидно, еще один рыцарь на мою голову.

– Пообещай, – требовательно сипит он.

– Чего пообещать?

– Что доставишь письмо по назначению, а там получишь золото, много золота!

– Кому я должен доставить письмо? – Мне и в самом деле любопытно. Если умирающий просит так настойчиво, значит, дело важное.

– Господину Батисту Грандену, мэру города Бурбон.

– Согласен, – просто говорю я. – Где письмо-то?

Как я и опасался, на самом интересном месте раненый замолкает. Отмучился, бедолага. Убедившись, что на сей раз в засаде никого не осталось, вытаскиваю тело на берег, скидываю с себя всю одежду, выжимаю и развешиваю на кустах. Пока теплый весенний ветер и жаркое солнце дружно сушат мои пожитки, я тщательно обыскиваю труп. Искомое письмо в плотном двойном конверте бережно зашито в подкладку камзола. С интересом изучаю текст, по мере того как я вникаю в суть, брови ползут все выше и выше.

В письме нет ровным счетом ничего предосудительного! Зачем тогда англичанам везти мэру крупного города, который поддерживает дофина Карла, письмо от некоего господина Фердинанда к какому-то господину Монтескье? Применен ли здесь шифр, или нечто попроще? Помнится, есть такой детский метод – писать молоком между строк. Внешне ничего не заметно, но если подержать написанное над огнем… Я осторожно беру письмо за кончики, долго держу над разожженным пламенем, ничего не выходит.

– Секунду, – говорю я, аккуратно расправляю конверт из-под письма, подношу получившийся бумажный лист к костру.

Делаю это из чистой дотошности, на всякий случай. Если письмо зашифровано, мне самому никогда не справиться с разгадкой. Но пытаться хоть что-то сделать я просто обязан. А потому медленно проявляющиеся желтоватые строчки на внутренней стороне конверта служат мне заслуженным подарком. С интересом я вчитываюсь в послание, глаза округляются, а челюсть медленно отвисает.

– Значит… – медленно шепчу я.

– …вот что они задумали, – задумчиво отзывается наставник, в пятый раз проглядывая тайное послание. – Весьма любопытно.

Он бережно складывает письмо, безо всякого выражения смотрит на меня. Долго смотрит, минут пять. Не понимаю, в чем тут дело, но сижу спокойно. Может, это у наставника медитация такая, смотришь на приятного тебе человека и с усилием заставляешь себя любить окружающих? Ведь обещал же Господь помиловать Содом и Гоморру, если там найдется хоть десяток праведников, так почему не возлюбить все человечество разом, если уж тебе несказанно повезло с учеником?

– Повтори-ка еще раз, с самого начала, – приказывает отец Бартимеус. По мере очередного пересказа он то и дело задает сбивающие вопросы, уточняет каждую деталь.