Посмертно подсудимый
Шрифт:
17 марта генерал-аудиториат вынес по делу следующее определение (приводятся наиболее важные его фрагменты):
«Генерал-аудиториат по рассмотрении военно-судного дела… находит следующее: „Поводом к сему, как дело показывает, было легкомысленное поведение Барона Егора Геккерена, который оскорблял жену Пушкина своими преследованиями, клонившимися к нарушению семейного спокойствия и святости прав супружеских… Егор Геккерен и после свадьбы не переставал при всяком случае проявлять жене Пушкина свою страсть и дерзким обращением с нею в обществе давать повод к усилению мнения, оскорбившего честь, как Пушкина и жены его; кроме того, присылаемы были к Пушкину безымянные равно оскорбительные для чести их письма, в присылке коих Пушкин тоже подозревал Геккерена, что, впрочем, по следствию и суду не открыто… Генерал-аудиториат полагает, его Геккерена за вызов на дуэль и убийство на оной Камер-юнкера Пушкина, лишив чинов и приобретенного им Российского дворянского достоинства написать в рядовые, с определением на службу по назначению Инспекторского Департамента… Хотя Данзас… подлежал бы лишению чинов, генерал-аудиториат (принимая во внимание дружеские отношения [253] и боевые заслуги), вменяя ему в наказание бытность под судом и арестом, выдержать сверх того под арестом
253
Имеются в виду дружеские отношения с поэтом.
После этого определения в деле помещена записка о мере прикосновенности к случившемуся (дуэли и ее трагическому исходу) иностранных лиц, по сути дела повторяющая аналогичную, вышедшую из-под пера полкового аудитора военно-судной комиссии.
Таким образом, выводы военно-судной комиссии и генерал-аудиториата совпадают: Дантес приговаривался и там (к смерти) и здесь (к лишению российского дворянского звания и разжалованию в солдаты) к строгому наказанию. В основе обвинения в обоих случаях лежит трактовка преддуэльных событий, изложенная поэтом в его письме к нидерландскому посланнику. Вместе с тем в определении генерал-аудиториата есть, на наш взгляд, две заслуживающие внимания особенности. Во-первых, если сентенция военно-судной комиссии о равном наказании обоих дуэлянтов вытекала из требований тех уголовно-правовых актов, которыми руководствовались судьи и которые были подобраны полковым аудитором, то вывод генерал-аудиториата о равенстве наказания Дантесу и Пушкину уже формально противоречил тем законам, которыми руководствовались ревизионная инстанция. В соответствии со ст. 352 Свода законов уголовных (а определение генерал-аудиториата было вынесено с учетом содержащейся в этой статье уголовно-правовой нормы), Пушкин должен был отвечать за нанесение Дантесу легкого ранения. Согласно же ст. 361 этого Свода за причинение легких ран «смотря по степени вреда» полагалось применение наказания в виде кратковременного заключения в тюрьме или денежного штрафа (т. е. совсем иного по строгости наказания). Таким образом, вынесенная посмертно поэту мера наказания даже формально-юридически была незаконной и явно завышенной.
Вторая особенность вытекает из первой. В определении генерал-аудиториата в вину поэту, кроме принятия им вызова на дуэль и участия в ней, поставлено новое обстоятельство: «написание дерзкого письма к Министру Нидерландского двора». Здесь уже, по нашему мнению, чувствуется несомненное влияние близости военного министерства (Чернышевых, Клейнмихелей) к царю и формулирование обвинения, не основанного на материальных уголовных законах. Вина, по их логике, видимо, заключалась в том, что «как смел всего лишь камер-юнкер и титулярный советник беспокоить столь высокопоставленную особу». Это тем более странно, что на всех уровнях (военно-судная комиссия, мнения войсковых начальников по делу, анализ доказательств в выписке для генерал-аудиториата, обе записки о мере прикосновенности иностранных лиц) сводническая роль нидерландского посланника в отношении сближения своего сына с женой Пушкина была вполне установлена и зафиксирована. Налицо тот случай, когда юридические выводы по делу не соответствуют установленным фактическим данным.
Царское прощение Дантесу
На следующий день, т. е. 18 марта 1837 г., на определении генерал-аудиториата по делу о дуэли Николай I «начертал» следующую резолюцию:
«Быть по сему, но рядового Геккерена, как не русского подданного, выслать с жандармом за границу, отобрав офицерские патенты».
Царь все-таки спас своего бывшего любимца, сведя его наказание чуть ли не к символическому по сравнению с тем, что было определено полковым или ревизионными судами. Не мог он его не спасти. Уж очень хорош был подсудимый на царский взгляд. Это не проливающие на Кавказе кровь декабристы, тщетно пытавшиеся такой ценой получить свободу. Это – совсем другое дело. И крови не проливал («в боях не участвовал»), и службу нес неважно, зато легитимист, сторонник свергнутого монарха, а это многое значит.
В принципе этим и заканчивается военно-судное дело, освященное именем великого русского поэта, хотя налаженная бюрократическая машина военного ведомства еще продолжала функционировать. И после царской конфирмации в деле есть еще несколько документов, относящихся к исполнению приговора. Это и отношение военного министра к директору аудиторского департамента с объявлением «высочайшей» конфирмации по делу и просьбой «поспешить» с отправлением нужных бумаг для исполнения «высочайшей воли». Это и приказ Николая I (завизированный военным министром) от 20 марта 1837 г. о лишении Дантеса чинов, приобретенного российского дворянского достоинства и разжаловании в рядовые. Это и сообщение директора аудиториатского департамента в Правительствующий Сенат об императорской воле по делу. Это, наконец, уведомление начальника штаба Отдельного гвардейского корпуса о том, что царская конфирмация объявлена подсудимым и о том, что направляются: Дантес – «к Дежурному Генералу Главного Штаба Его Императорского Величества для дальнейшего распоряжения о высылке его за границу, а Данзас – к коменданту Санкт-Петербургской Крепости, для выдержания его под арестом в крепости на гауптвахте два месяца».
Обида Дантеса на петербургское светское общество
Вот все, что находится в официальных материалах военно-судного дела о дуэли. Однако существует документ, который по своему содержанию должен был бы помещен в нем, но по тем или иным причинам отсутствует. 26 февраля 1837 г., т. е. уже после вынесения приговора по делу, но до принятия по нему решения генерал-аудиториатом Дантес написал и отправил письмо на имя презуса военно-судной комиссии, в котором он пытался очернить личность Пушкина. Он, так сказать, без зазрения совести выделяет такие будто бы присущие поэту качества, как злобность, мстительность, нетерпимость к окружающим, невоспитанность, деспотизм по отношению к своей жене, и пытался объяснить причины дуэли только этими чертами убитого им поэта. [254]
254
См.: Поляков А. С. О смерти
Для нас этот документ примечателен в другом. Как известно, в самые трудные для Пушкина дни, предшествовавшие дуэли, поэт был страшно одинок. Напротив, Дантес до последнего рокового дня трагической дуэли был принимаем, например, даже в салоне Карамзиных, людей, как будто бы наиболее близких поэту (Софья Карамзина в письме брату Андрею осуждает поведение Пушкина и его жены, сочувствует «несчастному» Дантесу). Однако после смерти Пушкина многие из тех, кто раньше брал сторону Геккеренов, вынуждены были изменить о них свое мнение. Выражение поистине всенародной любви к умирающему поэту, всенародная скорбь в связи с его трагической гибелью были настолько сильными, что заставили тех представителей светского общества, кто был способен на более или менее объективную оценку случившегося, понять наконец, что Пушкин был национальной гордостью и не мог быть судим лишь по меркам этого общества. Поэтому вход во многие дома, где Дантес еще вчера был с любовью и восторгом принимаем, стал для него закрыт. Это вынудило Дантеса излить жалобу председателю суда на такое неискреннее светское общество. Пытаясь убедить Бреверна в правдивости своей версии о причинах дуэли (поведение самого поэта), Дантес пишет: «Правда, все те лица, к которым я Вас отсылаю, чтобы почерпнуть сведения, от меня отвернулись с той поры, как простой народ побежал в дом моего противника…» [255] Настораживает тот факт, что почему-то этот документ не был приобщен к военно-судному делу, а находился и был обнаружен уже после революции в секретном архиве III Отделения. Не будем оглуплять ни руководителей этого ведомства, ни самого царя как его создателя и, выражаясь по-современному, его куратора. Место этому документу было отведено в секретных архивах вследствие того, что в нем присутствовала правда, которая никак не устраивала ни Николая I, ни его ближайшее окружение. Эта правда касалась оценки подлинного отношения светского общества к поэту и его убийце, того самого общества, с молчаливого согласия которого, а в некотором отношении и прямого поощрения Геккерены плели свои страшные интриги вокруг семьи Пушкина.
255
Поляков А. С. Указ. соч. С. 55.
Тон обиженности, присутствовавший в письме Дантеса, объясняется и тем, что суровый приговор был для него полной неожиданностью. Подобного рода возможных последствий дуэли он для себя не допускал, так как ответственность за участие в подобных поединках обыкновенно сводилась, как отмечено, к незначительному наказанию. При этом явная поддержка его преддуэльного поведения светским общественным мнением выглядела в его глазах чуть ли не как аванс будущего милосердия юстиции или гарантия символического наказания, которое будет определено ему (зачтутся, по его мнению, судьями и обильно сыпавшиеся на него императорские милости). Дантес не мог не думать, что будущие его судьи – это те, кто принимал его, восторгался его плоскими казарменными шутками, почти открыто брал его сторону в создавшейся ситуации и даже поощрял его и приобретенного им в России отца к интригам против семьи Пушкина. И Дантес, и Геккерен-старший, и многие другие представители светского общества допустили при этом существенный просчет: не смогли предвидеть широкого общественного резонанса, выражения общего горя по поводу смерти любимого поэта, открытого негативного отношения людей к светскому обществу, допустившему эту национальную трагедию. Поэтому иной, более суровый подход суда к определению наказания за происшедшую дуэль объясняется изменившимся отношением части светского общества (одних – по причине позднего прозрения, других – по причине боязни проявления народного гнева) к оценке преддуэльных событий.
О редкостной безнравственности убийцы великого поэта свидетельствует и его поведение после дуэли. Конечно, он понимал, что его карьера, так блестяще начавшаяся в России, рухнула. Однако, как и большинство подлецов, он не унывал ни при каких обстоятельствах. Лучше всего об этом свидетельствует содержание письма Андрея Карамзина, написанное своим родным через несколько месяцев после дуэли: «Странно мне было смотреть на Дантеса, как он с кавалергардскими ухватками предводительствовал мазуркой и котильоном, как в дни былые» (на балу, устроенном в Бадене русской знатью, т. е. по существу тем же обществом, которое погубило Пушкина и для которого Дантес был «несчастным»). Да и что другое можно было ожидать от «проходимца, у которого было три отечества и два имени» (такую меткую характеристику французскому монархисту, усыновленному голландским дипломатом и обласканному русским двором, дала младшая дочь Карамзина Е. Мещерская, искренне сочувствовавшая поэту). [256]
256
См. Андроников И. Л. Записки литературоведа. М., 1973. С. 276.
Уместно вспомнить, что Дантес дослужился во Франции до сенатора и удосужился того, что К. Маркс в «Гражданской войне во Франции» назвал его «выкормышем империи» и «сволочью». Интересно, что, уже будучи сенатором, Дантес через Нессельроде, выполняя поручение Луи-Наполеона, просил аудиенции у Николая I. На Дантеса было возложено важное секретное дипломатическое поручение. Необходимо было до провозглашения во Франции Империи заручиться гарантией признания нового режима другими монархами, и в особенности российским. Николай I дал свое согласие на встречу с Дантесом, но ритуал ее связал с фактом осуждения Дантеса русским судом. Через своих дипломатов царь предупредил французского сенатора о том, что он не может принять его в качестве представителя иностранной державы в связи с приговором в отношении него военного суда, отстранившего его от службы в российской гвардии и выславшего его из России. Николай I согласился на встречу с ним лишь как с бывшим офицером его гвардии, осужденным и помилованным, и в таком случае был готов выслушать просьбы главы Французской республики. Естественно, Дантесу было все равно, в каком статуса он предстанет перед Николаем I, и он с радостью принял эти условия, и встреча императора и его бывшего кавалергарда состоялась в Потсдаме. Николай конечно же высказал полную поддержку Луи-Наполеону в его монархических начинаниях. Но царь не особенно доверял Дантесу: в своей секретной депеше русским дипломатам, участвовавшим в этом деле, он настаивал на том чтобы «проконтролировать отчет барона Геккерена». [257]
257
См. Гроссман Л. Карьера д’Антеса. Библиотека «Огонек». № 7. М., 1935. С. 21.