Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума

Успенский Михаил Глебович

Похоже, он тоже был не молоденький: если и младше Левки, то заметно старше всех остальных бойцов. Лет тридцать, определил для себя Николай Степанович.

И если дойдет почему-то до драки, то — самый опасный боец.

— Ну и правильно делаешь. Но это нужный мент, понимаешь, Тигран? Нужный. Нам без него туда ни в жисть не сунуться.

— Ты — командир… — сказал Тигран и замолчал, оставаясь при своем мнении.

Сидели тихо, изредка чем-то металлически брякая.

Кто-то разбирал, успокаивая себя этим, пистолет.

— Не нравится мне собака, — сказал парень в шинели. — Чего она тут ходит? Будто следит. За мной раз кошки следили — жуткое дело…

— Кошки?

— Ну да. Куда ни пойду — следом кошка. Так с неделю за мной и ходили.

— Валерьянку на штаны пролил, — сказал Левка. — Или валокардин. Кстати, никто не взял с собой валокардина?

— Что, сердце прихватило?

— У командира не бывает сердца.

— Идет, — сказал тот, который был с ППШ. — Слышу.

— Вояки, — сказал Тигран. — Слышит он… Я вот слышу, что машина какая-то к лагерю свернула. Это я слышу.

Раздался шорох гальки, и появился девятый: в военного образца крытой куртке и каскетке цвета маренго.

— Ну, слава Богу, — сказал Левка. — Докладывай обстановку, лейтенант.

— Чего докладывать! Пьют! — радостно сказал лейтенант. — Дато с Гвоздем уже в отключке, водилы на рулях спят, бляди скучают, и даже охрана потихоньку принимает. Я им в будку графин коньяка унес. Хороший коньяк, одесский, забористый. Валит с ног, как пулемет.

— А Барон?

— Барон поет — что ему. Поет Барон. «Ай да кон авэла…»

— Гвоздь в отключке? — с сомнением спросил Тигран.

— Так он же на старые дрожжи льет! — закричал лейтенант. — Он на старые дрожжи! Знаешь, как они вчера гудели!

— Сколько охраны? — деловито спросил Левка.

— Трое у Дато и столько же у Гвоздя. Полагается поровну. Давайте, парни, покажите татарве, хохлам да цыганам, кто в Крыму хозяин! Мы же люди официальные, нам нельзя…

Этого Николай Степанович не вынес. «Тот?» — прошелестел он Коминту, и Коминт пожатием руки подтвердил: тот.

— Ну, если уж вы официальные, — сказал он, подходя сзади к лже-менту поганому и накладывая длань на погон, — то я — сама Матильда Кшесинская.

Все вскочили, но Коминт негромко сказал:

— Не вздумайте стрельбу устраивать, козлы. Услышат.

— Да мы с тобой и вручную… — начал кто-то, но Гусар сбил говорившего с ног и встал ему на плечи.

— Спокойно, господа, — сказал Николай Степанович. — Из ваших разговоров я понял, что пришли мы сюда с одной целью. Заодно хочу вас предупредить, что этот вот субъект отнюдь

не лейтенант Сермягин, как он себя называет, а глава службы безопасности УНО-УНСА Константин Иванов, он же Котик Перехват. И в лагере сейчас не пьянка, как вам было солжено, а то, что в их кругах именуют «стрелкой», а в высших — «саммитом». Пьяных там нет, дураков тоже. Боюсь, что все дураки сидят здесь. Константин, потрудитесь осветить обстановку надлежащим образом, — движением руки он развернул голову «безпечнику» так, чтобы тот встретился с ним глазами. Испуг и бессильная злость читались в этих глазах.

И панически-напряженным голосом Константин, подчиняясь чужой воле, начал выкладывать все, как оно есть на самом деле. А на самом деле…

— Нам ведь что нужно? — торопливо говорил Котик. — Нам нужно, чтобы вы там шум устроили, чтобы Дато на Гвоздя и Барона плохо подумал, а те на него, ясно? Чтобы не сговорились они, потому как сговорившиеся они нам не нужны. А так ничего плохого я же вам не хотел…

— Не тронь пушку, — предупредил кого-то Коминт.

— Достаточно? — спросил у Левки Николай Степанович.

— А вам я с какой стати верить буду? — буркнул Левка. — Может, вы тоже.

— Представленных доказательств мало? — поднял бровь Николай Степанович. — Кстати, кто вы, герои?

— Мы — Фронт русского национального освобождения Крыма. А вы кто такие?

— А мы просто разыскиваем ребенка, похищенного цыганами. Девочку держат здесь. Считайте, что мы из частной сыскной конторы.

— Крутая, должно быть, контора, — с уважением проговорил Тигран. — А сейчас этот гётферан правду сказал?

— Все, что мы спросили, он сказал. А если о чем-то забыли — сами виноваты. Впрочем, я тут давно с оптикой лежу. Оптика у меня хитрая. Пока что все сходится.

Про оптику он сказал для отвода глаз. «Оптикой» Николая Степановича был Коминт, весь день незаметно проведший там, на территории бывшего пионерлагеря. С приказом все узнать и ни во что не вмешиваться.

— А катер?

— Дался тебе этот катер… — проворчал Левка.

— Хороший катер. Поэтому интересуюсь.

— На катере тоже охрана, — сказал Котик. — Четверо.

— Котельная, — страшным голосом напомнил Николай Степанович.

— Не знаю. — Котик вдруг содрогнулся мгновенно и скривился набок, как при приступе холецистита. — И знать не хочу. Не мое дело. Сидит там какой-то придурок, не выходит никогда.

— А дети?

— Дети к нам не касаемо. Это у Барона спрашивайте.

— Спросим и у Барона… Значит, сказать тебе больше нечего?