Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума

Успенский Михаил Глебович

— Да ладно, теперь уж чего… Тем более нашелся тот майор. Так и так Иван бы все узнал…

— Какой майор?

Это спросили одновременно и я, и Ященко. Но Ященко тут же понял, а я, конечно же, нет. Но он понял. И сказал с ужасом:

— Этого не может быть…

Крис убито пожал плечами:

— Здесь что-то нечисто…

Крис усмехнулся — очень даже сардонически.

— О чем вообще речь? — встрял я.

Коломиец замычал, как от зубной боли. Даже за щеку взялся.

Крис тоже поморщился, но как-то по-другому. И начал:

— Это было в семьдесят пятом году…

Марков посветил фонарем:

—

И здесь тоже…

Он спрыгнул вниз, Терешков подхватил его, удержал от падения.

— По крайней мере три вагона с гробами, — сказал Марков. — Наверняка и остальные…

— Теперь бы найти место, где спрятаться, — сказал Терешков.

— Разве что на платформе, под брезентом. — Марков был непреклонен.

— Еще есть время поискать что-то получше…

Он оказался и прав, и не прав. Дверь одного из вагонов оказалась незапертой, но гробы — штабель под потолок — хранили в себе такой мощный запас подземного холода, что уже через полчаса Марков начал стучать зубами. Он хотел выскочить наружу и погреться, но по телу поезда пробежала громыхающая волна, и вагон тронулся…

— Дурак ты, Крис, — сказал доктор. — Хорошо же ты обо мне думал…

— Дурак, — с легкостью согласился Крис.

— Как будто я отморозок упертый и ни черта не понимаю.

— Ну… вот.

— Проехали тему, — сказал Альберт. — Антон Григорьевич, твое последнее слово.

— Последнее?

— Да.

— Мое?

— Не тяни резину.

— Я бы… полезным …мог…

Он замолчал, и никто не захотел перебить это молчание.

— Ладно. Я ничего не прошу. Я… только ясамзнаю, чего заслужил. И вы не знаете, и никто не знает. Много на мне грехов. Чрезвычайно. Не о прощении прошу. А прошу о милости великой: будете казнить шамана — вспомните обо мне. Как будто я это делаю. Хорошо?

— Хорошо, — сказал Альберт.

И он раскрыл кейс так, чтобы Ященко смотрел в открывшееся мерцающее нутро.

— Все, ребята. Теперь отойдем… на кухню, что ли. Покурим…

Казалось, говорить просто не о чем. Хорошо, что нижние чины в присутствии начальников вели себя отменно. То есть догадались налить.

Первым нарушил по-настоящему долгое молчание барон Хираока:

— Однажды мастер меча Сета Миура отправился на легкой лодке кэга вверх по реке Агано, вытекающей из озера Инавасиро. Он плыл два дня, а на третий день ему встретилось страшное чудовище иссэро, целиком состоящее из дерьма. Чудовище сказало: «Давно я охочусь за тобой, Сета Миура! Вот ты и попался. Сейчас я съем тебя». Но мастер меча расхохотался ему в ответ: «Нет, иссэро, это я тебя съем!» И съел.

— У него не было меча? — спросил Крис.

— Был. Но поедание — это единственный способ осилить чудовище иссэро, — ответил барон.

— Грустно…

— Да. Эта история имеет еще более грустное продолжение, но я не стану его рассказывать, потому что оно совсем о другом.

— Он вернулся в деревню, где его ждала невеста, и оказалось, что уже прошло пятьдесят лет? — спросил доктор. — Ираида рассказывала, — пояснил он удивленно поднявшему бровь барону.

— Ирка-тян — мудрая женщина, — сказал барон. — Но продолжение было другим… Иван Петрович, я знаю, что ты любишь ее, а она любит тебя. Бери ее в жены. Ты будешь счастлив на весь свой век. Но учти главное: она ценнее всего, что ты можешь себе вообразить. Все, что у тебя было и есть, — ничто в сравнении с нею. И тебе предстоит постоянно

доказывать себе, что ты достоин ее. Это тяжелая работа. Но нет другой работы, за которую ты получишь такую награду.

Доктор, и без того очень бледный, стал даже синеватым, но на скулах заполыхал румянец.

— Так это правда, Иван? — спросил Крис чуть растерянно.

Доктор, наверное, хотел кивнуть, но лишь сморщился от боли.

— Ффф… у-у …Да. Правда. Правда.

— Ну, что ж… Поздравляю. Прими… ну …сам понимаешь…

— Ребята, — сказал доктор. — Мужики. Барон… Я сам не ожидал, честное слово. Не думал даже, не понимал… и вдруг …Я сам от себя не ожидал. Юноша бледный… Смешно, правда? Но я — счастлив. Женя, я тебе клянусь — что, ну… ну не знаю …Барон точно сказал: ничего не было ценнее… Да вы меня понимаете…

— Да понимаем, ты уж так не переживай, — похлопал его по руке Коломиец. — Дурнив нэма, уси женились…

— Теперь надо найти способ выбраться из всей этой катавасии без потерь, — сказал Альберт.

— А ты разве еще не нашел? — спросил Крис.

— Гладко было на бумаге… Пойдемте, наверное, уже поспело.

Ященко сидел очень прямо — и плакал. По лицу его бродили сиреневые отсветы.

— Здравствуй, Антон, — сказал Альберт. — Ты хорошо подумал о своем поведении?

— Я не Антон, дяденька. — Ященко всхлипнул и потянул носом; голос его был взрослый, низкий, но с мальчишескими интонациями. — Вы меня опять путаете. Я ведь Сережа. Вы что, не узнаете меня? Забыли? Сережа Довгелло. Вы приезжали к нам на Рождество…

Контртема: Эдем

ИСПОЛНЯЕТ КРОНИД ПЛАТОНОВИЧ

Да, родные мои, не знаю, что бы я сейчас и делал, когда бы не Сереженька. Помереть бы мне отец Георгий не дал, да и не так-то просто меня теперь свести на тот свет. А вот исправник моих бредовых речей и слушать бы не стал: отправил бы назад в Сибирь в кандалах по этапу, яко Ивана, родства не помнящего, да еще и по зубам бы настучал. Детское воображение, для которого не существует преград и условностей вашей позитивистской науки, помогло младенцу проглаголить истину. Ах, ведь предупреждали меня, что в скудных временных пределах изменить судьбы невозможно! Бедная Сашенька! Ведь и прочие попытки не удались! Это же все я пытался добраться до усадьбы в ледостав, это на меня нападали волки… Но всякий раз меня возвращало в исходный пункт.

Бедная моя Сашенька! Господу угодно было наказать меня ее гибелью за мое окаянство и блуд. Но расскажу все по порядку, а вы слушайте, слушайте внимательно, какою бы невероятною ни показалась бы вам моя повесть.

Местом поселения мне было определено село Усть-Курлюк, стоящее на берегу соименной селу реки. Я нанял простую крестьянскую избу, не убоявшись того, что прежних ее обитателей унесла черная оспа — нередкий гость из монгольских степей в тех местах. За прислугу у меня была престарелая вдова известного в Прибайкалье варнака Ивана Губы, Прасковья Федотовна. Варнак значит беглый каторжник, и нету в тайге зверя более опасного. Даже легендарный бабр, чье изображение красуется на гербе города Иркутска, не может быть столь свиреп. С Иваном мы в каторжных работах были накоротке — и сие было лучшей моей рекомендацией для здешних обитателей. Вряд ли кто из них рискнул бы донести на меня в случае моих противуправных действий.