«Посмотрим, кто кого переупрямит…»
Шрифт:
В 1973 году ему всё же разрешили эмигрировать в Израиль, куда он благополучно и прибыл в конце года. В Париж не заезжал, так что рекомендация не пригодилась, зато осела в его архиве. Вскоре после приезда в Израиль он отправляется за океан – в полугодовую лекционную поездку по США. По возвращении в Тель-Авив становится внештатным корреспондентом на “Радио Свобода” в Израиле, а в 1974 году и вовсе переезжает в Мюнхен, работает политическим комментатором на “Радио Свобода”. Там же получила работу и жена [834] . Кирилл Хенкин – автор трех известных книг: “Охот ник вверх ногами” (1980), “Андропов: штрихи к царскому портрету” (1983), “Русские пришли” (1984).
834
РГАЛИ. Ф. 2590. Оп. 1. Д. 111. Л. 188.
К. В. Хенкин
Письмо документирует и отчасти датирует всплеск эмиграционных настроений у Надежды Яковлевны Мандельштам.
Слухи о размышлениях Н. Я. на эту тему появились еще в 1971 году. Так, А. К. Гладков записал 10 ноября в дневнике: “Еще слух, что Н. Я. Мандельштам собирается ехать в Израиль. Тоже не верится. Она старый человек: там она будет рядовой эмигранткой, а здесь она для каких-то кругов – оракул. Кроме того, она увлечена православием и, по-моему, совершенно равнодушна к иудейству” [835] .
835
Свидетельство П. Криксунова. См. также воспоминания М. Каганской, наст. издание, с. 599–611.
Слух, однако, был не на пустом месте. 10 июня 1971 года из Москвы во Францию – наполовину добровольно, а наполовину насильственно – репатриировался Никита Кривошеин. Он вспоминал, как Н. Я. прощаясь, попросила его устроить ей присылку приглашения в Израиль. Кривошеин опешил, но спросил: а где и как она там будет жить и что делать?
Надежда Яковлевна ничуть не смутилась и сказала, что главное для нее – это уехать из СССР. И добавила, что в Израиле она первым делом прикрепила бы распятие к Стене Плача.
И хотя Никита Кривошеин находил всю эту затею и во всех ее элементах абсурдной, но заранее заготовленные Н. Я. полстранички с установочными данными взял и куда нужно, то есть в Сохнут или в Натив [836] , передал. Там работали двое его близких друзей, тоже изрядно изумившихся, но тем не менее искомый “вызов” вскоре приготовивших и отправивших [837] .
Можно было бы предположить, что этими двумя израильтянами были литераторы А. Шлёнский и А. Ахарони, о которых вспоминает Борис Гасс [838] . Но даже если они и были бы к этому причастны, то только в качестве еще одной промежуточной инстанции – на пути в Натив.
836
Телемская обитель (аббатство) в романе Ф. Рабле “Гаргантюа и Пантагрюэль” – идеальное сообщество людей, утопический идеал жизнеустройства.
837
См. подробнее наст. издание, с. 579.
838
Гасс Б. Пасынки временных отчизн. Тель-Авив, 1990. С. 51.
Несомненно, что в начале 1970-х годов тема эмиграции явно обсуждалась в кругу общения Н. Я. – как с идейными сионистами (такими, как Майя Каганская и Петр Криксунов [839] ), так и с укоренными в православие людьми, в частности с А. Менем. Отговаривали ее, кажется, и те, и другие.
A propos православие. В 1998 году Сергей Аверинцев как ведущий посвященного Н. Я. Мандельштам вечере в РГГУ огласил вступительное слово отца Александра Борисова, отпевавшего ее в своем храме 2 января 1981 года при стечении сотен людей. Однажды, когда Н. Я. колебалась, не следует ли ей переменить место жительства, он ей сказал: “Надежда Яковлевна, но ведь нигде-нигде на ваши похороны не придет столько народу!” [840]
839
Автор родился в 1938 г. В 1953-м как член семьи репрессированного поэта Переца Маркиша получил 10 лет ссылки. С 1972-го живет в Израиле.
840
Первая фраза “Воспоминаний” Н. Я. Мандельштам.
Что ж, этот аргумент, возможно, произвел впечатление. Во всяком случае, засобиравшемуся в эмиграцию Томасу Венцлове она говорила, что и сама задумывалась об этом, но всё же
Впрочем, конкретно в 1971 году эмиграция для Н. Я. еще невозможна даже как гипотеза: судьба мандельштамовского архива еще не предрешена и тем более не решена.
То же можно сказать и о 1972 годе, хотя Елизавета де Мони, посетившая Н. Я. в октябре 1972 года, вспоминала: “По ее словам, она собиралась эмигрировать с нашими общими друзьями. «Я смертельно устала от вечного страха, – сказала она и заметила, что ей придется заплатить большой выкуп за право выехать, – я ведь очень дорогая…» Чтобы получить вызов, было решено найти фиктивных родственников, родившихся в Киеве; Киев был выбран потому, что все киевские архивы были уничтожены во время войны. ‹…› «Я боюсь писать, – сказала она. – Если я выберусь, я напишу еще одну книгу о Ленине и Сталине, об образовании в России и общественных уборных»” [842] .
841
См. наст. издание, с. 521.
842
Рачинская Е. Встречи с Н. Я. Мандельштам (По воспоминаниям Елизаветы де Мони) // Новое русское слово (Нью-Йорк). 1982. 1 декабря. С. 3.
Ситуация поменялась только в 1973 году, когда архив поэта уже перебрался на Запад, в Париж: Степан и Вера Татищевы благополучно переправили и передали в руки Никиты Струве мандельштамовский архив.
Туда же, в Париж, потянуло и саму Н. Я., что, собственно, и запечатлено в публикуемом письме.
Давид Маркиш
СПРАВКА ДЛЯ НАДЕЖДЫ ЯКОВЛЕВНЫ [843]
Трудно представить себе Н. Я. вне ее прокуренной и пропахшей книгами “однушки”, в комнате, обставленной “случайной” мебелью, на узкой старинной кушетке красного, кажется, дерева. Я попал сюда по приглашению хозяйки, она слышала обо мне, возможно, от моего брата Симона Маркиша, которого связывала с Н. Я. проверенная дружба. Она могла знать обо мне также из радиопередач “Голоса Америки” или “Свободы” – там проходило много информации о протестном движении евреев, добивавшихся разрешения властей на выезд в Израиль. Я принадлежал к таким протестантам, несколько раз получал отказ на свои ходатайства и назывался “отказник”.
843
Из книги М. Каганской “Апология жанра”. М., 2014.
На дворе стояла весна или лето 1972 года. У Н. Я. никого не было, я провел в ее доме не более получаса или сорока минут. Н. Я. без долгих слов сказала мне, что хочет эмигрировать в Израиль – и не могу ли я узнать, как там власти отнесутся к ее приезду. Я, разумеется, согласился выполнить ее просьбу – у меня были друзья в Иерусалиме, которым я мог задать этот вопрос, – только уточнил, могу ли я по телефону назвать ее имя. Она дала мне на это разрешение – действительно КГБ едва ли сильно расстроился, узнав из моего телефонного разговора о желании Н. Я. Мандельштам покинуть пределы любезного отечества. К своей просьбе Н. Я. добавила, что она – верующая христианка, и ей хотелось бы знать, повлияет ли это обстоятельство на ее дальнейшую судьбу в еврейском государстве.
Я связался по телефону (моя телефонная линия прослушивалась) с ответственными людьми в Иерусалиме, задал вопрос и вскоре получил (по телефону же) исчерпывающий ответ. Конечно же, Н. Я., в соответствии с Законом о возвращении евреев на историческую родину, имела полное право на иммиграцию. Ее принадлежность к христианству накладывала на нее (по тем временам) определенные ограничения, связанные с финансовой помощью государства новым репатриантам, исповедующим иудаизм или хотя бы не принадлежащим к какой-либо иной конфессии. Сообщив мне эту неприятную новость, мой иерусалимский собеседник – в прошлом известный московский диссидент – остановился на дру гом аспекте этого дела: переезд в Израиль будет означать для Н. Я. разрушение ее общественного статуса, невосполнимую утрату круга преданных и верных друзей, крушение привычного образа жизни.
Ничто из полученной информации, достаточно горькой, я не считал возможным утаить от Н. Я. И уже приготовился к нелегкому разговору.
Но такой разговор не состоялся: Н. Я. сама сообщила мне, что раздумала уезжать и остается в Москве.
Израиль, 24 августа 2014 г.
“Узел жизни, в котором мы узнаны…”: Майя Каганская о Надежде Мандельштам
(Публикация С. Шаргородского. Примечания С. Шаргородского и П. Криксунова. Предисловие П. Криксунова)