«Посмотрим, кто кого переупрямит…»

Нерлер Павел

И то сказать: если на дне ее памяти так и не осели “жестокие романсы” молодой Анны Андреевны, ледяное высокомерие Марины Ивановны, любовные громыхания Маяковского или разверзавшиеся хляби хлебниковского безумия, – что могли ей дать мы? Чем удивить? Да ничем. У кого-то – истерический роман, у кого-то – скандальный развод, так ведь важно не у кого, а – кто?

Чтобы сострадание остановило сердце и движение, на рельсах должна лежать Анна Каренина.

А раз так, не остается ничего другого, кроме как растолкать сонную “ауру” наших существований.

Назовите это психологической провокацией, до которой, как я понимаю, Н. Я., особенно в молодости, была заядлая охотница. Но иначе –

с чем бы она ела пресный хлеб общения?

…Н. Я. до того тщательно начертала план, что даже место моего назначения вывела крупными печатными буквами: Пушкин. Понимала, с кем имеет дело…

И план действительно свое дело сделал – окончательно меня запутал, и я бессмысленно долго кружу между станционным буфетом и какими-то невнятными, сбегающими от перрона тропками.

Выручила буфетчица, не без удовольствия наблюдавшая мои стыдливые метания:

– Что? Небось жидовского батюшку ищешь? [847]

Я утвердительно сглотнула: да, мол, ищу, именно батюшку, именно жидовского…

…Сижу на завалинке, на сквозняке двух потоков речи: один – из окна, за которым о. Александр вразумляет какого-то нервного неофита, другой поток заливает уши первостатейным матом: рядом со мной на церковном подворье строительные рабочие обсуждают качество кирпича, досок, оплату, заказчика…

847

Майя встречалась с М. М. Бахтиным. В “Апологии жанра” есть ее воспоминания о встрече – “Шутовской хоровод”.

Новообращенный в смятении: можно ли совместить Евангелие и карнавал? А что, если даже и М. М. Бахтин [848] , до сих пор до дрожи почитаемый, не кто иной, как роковой обольститель, ловец неокрепших душ?

Мат сильно мешает, но по отдельным просочившимся словам и интонациям понимаю: страдальцу грехи отпущены, а попутно и Бахтину с карнавалом: как учит нас М. М., католическая церковь карнавал не осуждала, и негоже нам, православным, быть святее папы римского.

848

См. очерк Э. Г. Бабаева “Диотима”, посвященный Н. Я. (Бабаев Э. Г. Воспоминания. СПб., 2000. С. 128–144).

Окрыленный посетитель, конечно же, “из наших”, выходит на крыльцо, со вкусом втягивает запах свежей стружки и под глумливое хихиканье строителей исчезает из пейзажа. Моя очередь.

…В начале семидесятых торговая сеть страны зияет черными дырами, в которые косяками безвозвратно уплывают предметы любой необходимости.

Поэтому моя авоська “под завязку” напичкана жестянками с “Бычками в томате”, “Шпротами в масле”, “Сельдью бланшированной” и даже всенародными любимицами – “Сайрой” и “Печенью тресковой”.

Это Н. Я. прислала о. Александру “кошерный” гостинец по случаю Великого поста и велела кланяться.

Поручение нравственно безупречно именно заурядной обыденностью повода: ведь не для того я мерзла в нечистой, еще не оттаявшей от зимы электричке, чтобы всемогущий о. Александр и меня приобщил к свету истинной веры!

На это Н. Я. не только что не рассчитывала, но и не хотела даже самой укромной клеточкой своего со– и подсознания. В этом я абсолютно уверена. Диалога ради? Но в то время пандемия мирового диалогического слабоумия, с какой бы стороны она ни надвигалась, даже не маячила на умственном горизонте, и даже само слово еще не успело сойти с академических

высот.

Так что спроси я тогда у Н. Я. что-нибудь эдакое про диалог, она бы немедленно отослала к Платону [849] . Как в гимназии учили. Без всяких дополнительных уроков Бубера или Бахтина. ‹…›

Ну, не диалог – тогда, может быть, поединок мировоззрений, “дуэль умов”, до которой, в пику дворянской “дуэли чести”, так охоче русское разночинство?

Но – нет: идейного противоборства она тоже не хотела. А хотела она нас друг другу даже не представить, а – показать, как два самостоятельных театральных коллектива.

849

О. Александр Мень был смертельно ранен ударом топора 9 сентября 1990 года, причем убийство так и осталось нераскрытым. Приводим авторские маргиналии, видимо, имеющие отношение к обстоятельствам гибели А. Меня: “В своем подлинном виде его лицо держалось из последних сил, словно плотина, <в нем была> нагота не любовного акта, а больничной палаты (или морга)”.

Инсценировка – ее, место в первом ряду – тоже. Жанр – провокация, а дальше – как сложится. Дальше ничего не сложилось, но всё запомнилось с подробной яркостью дневного сна.

…Для горенки слишком низко, для светелки – темновато, для кельи – воздух не тот, не келейный, библиотечный воздух от пыльных скопищ книг по углам.

Какая-то демонстративная, почти театрализованная бедность, как будто взятая напрокат из сочувственных рассказов Чехова о бытовых ужасах жизни деревенского клира.

Казалось, что рядом, не за стеной даже – за перегородкой попадья “из хорошей семьи”, непривычная к черной работе, золой перемывает груды исподнего: мыло-то нынче дорого, не укупишь! (Попадья, впрочем, так и не появилась, и только два предмета роскоши нездешним светом озаряли поистине чухонскую убогость приюта: это преогромная, шикарной бумаги, едва ли не штабная карта на стене и – хозяин дома за столом из неструганых досок на кирпичах.)

Карта Ближнего Востока, весело и густо расцвеченная свеже-алыми флажками, – они продолжают отслеживать передвижения израильской армии в уже закончившейся войне Судного дня. …По какой-то фасеточной ассоциации о. Александр напоминает мне мандельштамовского “Декабриста”: и не халат на нем, а ряса, и ни чубуком, ни трубкой не пахнет, и губы у него не ядовитые, а, напротив, самые что ни на есть располагающие, и непонятно, что на что он променял: сон на сруб или сруб на сон, но та же в нем красноречивая “декабристская” нездешность (нет ничего более чуждого русскому декабрю, чем декабрист – оттого, быть может, и восстание не удалось), вопиюще не пара он всему окружающему, как пришелец из другой страны. Только там бывают такие лица цвета несошедшего загара из какого-то вечного лета, переизбыток пигмента в черных волосах, глазах, бровях, как хлорофил ла – в южной зелени, врожденная властность холеных рук… Чудо как хорош…

Поговорили. Посетовал: искренне верующих в Бога, что христиан, что иудеев, так мало, что, даже собранные вместе, еле-еле заселили бы “хрущевку”.

Усомнился в том, что сионизм моего образца (т. е. светский или, как он выразился, “профанный”) имеет шансы на выживание. Разве что вы (я то есть) протолкнете его в будущее. Комплимент. Шутка.

Неприлично часто перевожу взгляд с него на карту, словно выискиваю там для него подходящее место, и он, заметив, подтверждает: да, так и есть, война войной, но и без войны мечтал осесть на Святой земле.