«Посмотрим, кто кого переупрямит…»
Шрифт:
Вынужденная защищаться, Мандельштам парировала, что у нее только 10 минут, поэтому она не будет касаться “склочных дел на кафедре”, а будет говорить по существу. О том, что, несмотря на написанный план, “ничего из него не было выполнено”. Что после марровского “режима” [275] “у нас сильно упало филологическое образование”, прежде всего теоретическое. Серьезные претензии предъявила Мандельштам и декану, и зав. кафедрой, которые, по ее мнению, не знают точно о работе.
275
Так в тексте.
“Проверки нет, нет работы с молодыми преподавателями. Нет критики и самокритики, взаимных посещений занятий. Нам надо повести борьбу за повышение квалификации преподавателей. ‹…› Меня обвиняли, что я пользуюсь сравнительным
Показательно, что указания на многие недостатки в работе коллег, которые отметила Мандельштам, станут, как бумеранг, возвращаться назад, к истице, и использоваться для ее же дискредитации. Впрочем, найдутся и такие обвинения, которые будут адресованы только ей: “брошена была тень на меня, будто я протаскиваю идеалистическую идеологию. Поэтому я послала стенограмму в Москву и попросила дать оценку” [276] .
276
По всей видимости, речь идет о предложенной самой Мандельштам практике стенографирования своих лекций ради хотя бы формальной проверки их на “правильность” и идеологическую выдержанность.
Наиболее резко и конфронтационно выступил на этом заседании декан факультета иностранных языков И. К. Глухов: “Руководство кафедрами раздельно существует со 2-го семестра [277] . Однако помощь молодым товарищам, несмотря на всё это, не была организова на. Например, т. Мандельштам могла это сделать, но она не сделала этого – в силу специфических особенностей Н. Я. Мандельштам. Вы кустарь-одиночка, вы барски-пренебрежительно относитесь к коллективу. Товарищи заявляют, что сбегут, если т. Мандельштам так относится к ним. О критике и самокритике: всякая попытка со стороны молодых преподавателей принимается Мандельштам в штыки. У нас уже нет для нее авторитетов. Основной недостаток ее лекций в том, что она методически не собрана, разбрасывается. Человек грамотный, знающий свой предмет, но всё тонет в несобранности”.
277
Объединенная кафедра иностранных языков в 1950/1951 учебном году была разделена на три – английского, французского и немецкого языков.
Неожиданно в защиту Мандельштам выступил в этот день П. А. Тюфяков. Его характеристика тоже присутствует в “Воспоминаниях”: “По вечерам ко мне повадился ходить член кафедры литературы, он же заместитель директора, некто Тюфяков, инвалид войны, весь увешанный орденами за работу в войсковых политотделах, любитель почитать военные романы, где описывается расстрел труса или дезертира перед строем. Всю свою жизнь Тюфяков отдал «делу перестройки вузов» и потому не успел получить ни степеней, ни дипломов, ни высшего образования. Это был вечный комсомолец двадцатых годов и «незаменимый работник». С тех пор как «его сняли с учебы» и дали ему ответственное поручение, его задача состояла в слежке за чистотой идеологии в вузах, о малейших уклонениях от которой он сообщал куда следует. Его переводили из вуза в вуз, главным образом, чтобы следить за директорами, которых подозревали в либерализме. Именно для этого он и прибыл в Ульяновск на странную и почетную роль «заместителя», от которого нельзя избавиться, хотя у него нет формальных прав работать в высшем учебном заведении ‹…› «Работу» со мной Тюфяков вел добровольно, сверх нагрузки, ради отдыха и забавы. Она доставляла ему почти эстетическое удовольствие. Каждый день он придумывал новую историю – Мандельштам расстрелян; Мандельштам был в Свердловске, и Тюфяков навещал его в лагере из гуманных побуждений; Мандельштам пристрелен при попытке к бегству; Мандельштам отбывает новый срок в режимном лагере за уголовное преступление; Мандельштама забили насмерть уголовники за то, что он украл кусок хлеба; Мандельштам освободился и живет на севере с новой женой; Мандельштам совсем недавно повесился, испугавшись письма Жданова, только сейчас дошедшего до лагерей… О каждой из этих версий он сообщал торжественно: только что справлялся и получил через прокуратуру такие сведения… Мне приходилось выслушивать его, потому что стукачей прогонять нельзя. Кончался наш разговор литературными размышлениями Тюфякова: «Лучший песенник у нас Долматовский… Я ценю в поэзии чеканную форму… Без метафоры, как хотите, поэзии нет и не будет… Стиль – это явление не только формальное, но и идеологическое – вспомните слова Энгельса… С ними нельзя не согласиться… А не дошли ли до вас из лагеря стихи Мандельштама? Он там много писал… Сухонькое тело Тюфякова пружинилось.
278
Собр. соч. Т. 1. С. 478–479.
Тюфяков подчеркнул, что не стал бы выступать, если бы не выступил Глухов. “Декан, – по его мнению, – весь огонь сосредоточил на Мандельштам, а о работе заговорил только к концу. Половина работников у нас ничего не делали в смысле изучения новых работ И. Сталина и повышения своего идейно-политического уровня”. На фоне манкирующих своими общественными обязанностями преподавателей Мандельштам со своей “методической несобранностью” и иными грехами могла быть на время прощена. Тем более, как сказал Тюфяков, он вовсе не хотел брать опальную преподавательницу под защиту, но “у нее может быть больше, чем у нас, как у занимающейся всё время теоретическими вопросами, является чувство нового”.
Предъявляя претензии, возможно и обоснованные, к отдельным преподавателям, которые “неохотно берутся за теоретические курсы”, предпочитая совершенствоваться в узкоспециальных областях: лексики и фонетики, отказываясь от истории языка, Глухов не оставляет попыток задеть Мандельштам и вынести ей “моральный” вердикт:
“Анализируя итоги выполнения учебного плана, следует отметить недостатки в преподавании теоретических дисциплин, в особенности по истории языка. Перестройка преподавания этой важнейшей дисциплины прошла по сути формально. Работа т. Сталина «Марксизм и вопросы языкознания» не положена в основу преподавания, и если в ходе лекций о ней и вспоминают, то в отрыве от программного материала. Лекции по истории языка, особенно на английском отделении, носят схоластический характер [279] . Преподаватель Мандельштам не имеет строго продуманного, методически целостного плана. Каждая лекция представляет собой отрывочные сведения, не приведенные в определенную систему и не связанную с предыдущим материалом”.
279
Выделено нами. – А. Р.
Находятся у Глухова причины упрекнуть Мандельштам и за читаемый ею курс “Перевод”, так как студенты английского отделения, переводя на госэкзамене те или иные тексты зарубежных писателей, не дают при этом “анализа исторической эпохи, социально-классовой принадлежности автора, не вскрывают положительных черт героев произведений и т. д.”.
Глухов отмечает претензию со стороны Мандельштам на руководство кафедрой. “Эта беспринципная борьба за руководство кафедрой заставила Мандельштам сколачивать вокруг себя группу единомышленников”.
В качестве примера Глухов приводит вопиющий, по его мнению, факт, когда преподаватель Аш была освобождена от работы: “Мандельштам, протестуя, добилась обратного ее приема, а вызывала к себе преподавателя Козлову и настаивала отказаться от преподавания лексики ‹…› Когда вопрос с Аш был все-таки решен и она была освобождена, Бикель предлагала запланировать на лексику или Мандельштам, или Туркину, но не Козлову или Голенко, хотя знала, что Туркина в течение года неоднократно срывала занятия, опыта у нее также нет, учебный год закончила не блестящими показателями. Эти примеры свидетельствуют о наличии беспринципной групповщины ‹…› В этом году кафедры пополнились молодыми… это поможет оздоровить обстановку”.
Насколько она была “оздоровлена” и как в этом случае повела себя “молодежь”, показывает уже протокол заседания кафедры английского языка № 13 от 11 марта 1953 года. Глухов знал свое дело.
Итак, опальная жизнь Н. Я. Мандельштам в Ульяновском педагогическом институте началась не в 1953 году, а гораздо раньше. С большим или меньшим постоянством она продолжалась практически все годы ее пребывания в Ульяновске.
Была ли она в этих гонениях одинока? Разумеется, нет.
В то же время она была окружена не только врагами. Рядом были и другие – такие, как биолог Александр Александрович Любищев или историк Иосиф Давидович Амусин. Имена известные, не нуждающиеся в комментариях.
Что касается ее гонителей, то они в большинстве своем должны были бы кануть в небытие. Однако благодаря встрече с гонимой и им выпала “честь” всё же остаться в истории – рядом с ней. Ограничимся поэтому на их счет лишь небольшими справками, составленными на основе их личных дел.