Пособие для начинающей проститутки
Шрифт:
– Девочка, ты зря время на него тратишь, – говорит тихо Шнур. – У него ничего нет. Он батрачит на Савву за корку хлеба.
– Мне от него ничего не нужно, – отвечает она как можно увереннее, пряча руки под одеяло.
– Хочешь сказать мне, что у вас любовь? – смеется Шнур и поднимается. – Ладно, поговорим еще.
Входит Жека со стаканом воды и подает Шнуру. Тот берет из его рук стакан.
– Спасибо, брат. Береги девочку.
Пьет и уходит.
– Он страшный, – ежится Шурка вслед хлопнувшей двери.
– Нет, что
С недавних пор Шурка опасается приходить к Берте на работу. То и дело вспоминается та сцена у дверей реанимации и мертвенно-бледное лицо Саввы с резкими линиями бровей. Врезалось в сознание. Шурка и сейчас узнала бы его лицо из миллиона мужских лиц. Было в нем что-то – отвлеченное от жизни на земле...
Берта никогда не бубнит без умолку. Она роняет свои советы с видом миссионера, просвещающего отсталые племена Африки. В лице Шурки представлено самое недоразвитое племя. Она молчит и только кивает головой.
С недавних пор ей стало больно слушать Берту. Она понимает, что надо слушать, но это «надо» достигается с болью. Больно оттого, что Берта права и дает дельные советы, а воплотить их в жизнь Шурка не в состоянии исключительно в силу собственной недоразвитости. А теперь – следуя подсказкам умной подруги – подвергает себя риску и забеременеть, и заразиться, и просто быть брошенной каким-то водилой. Так вышло.
Так всегда выходит. Ты пытаешься выстроить свою жизнь по прописанному рецепту, а жизнь так строит и так ровняет тебя, что ничего не остается, как приложить свой рецепт к самому больному месту и на этом успокоиться.
Шурка уже почти спокойна. Она умеет довольствоваться малым. А этот малый – вполне порядочный человек и преисполнен самых горячих чувств по отношению к ней. Уезжал и опять вернулся. К ней вернулся – не к кому-то еще. Большего и не нужно.
Не хочется быть одной. Когда долго живешь один, приходит тупая самодостаточность, и одиночество перестает болеть. Но когда встречаешься с кем-то, страшно потерять этот ритм и вернуться к уже забытому одиночеству.
– Это плохой симптом, – делает вывод Берта.
– Какой?
– То, что ты путаешь работу с удовольствием. Так скоро ты и сама будешь ему доплачивать – за приятно проведенное время, – ухмыляется Берта.
Шурка посмеивается. Ей приятно рассказать Берте о том, что ей хорошо с Жекой – несмотря на то, что это не по правилам. Ей даже кажется, что Берта немного завидует и поэтому таким едким тоном выносит свои резюме.
Ей, правда, хорошо с Жекой. Его любви и его стараний с лихвой хватает на двоих. Всего остального – не хватает. Но странное дело – как только Шурка перестала ждать от Жеки подарков и денег, злость на него совершенно
А Берта ведь угадала: Шурка доплачивает. На пособие по безработице покупает Жеке пирожные. Он отказывается. Говорит, что не ест сладкого, а потом они вместе пьют чай на квартире у Шнура, и Шурка кормит его пирожным из ложечки, а Жека жует и мурлычет от удовольствия.
Шурке приятно доставлять ему удовольствие, потому что ей кажется, что этот человек много сделал для нее и чем-то пожертвовал, хотя он ничего не сделал и ничего не принес в жертву. Иногда он повторяет Шурке, как любит свою жену и детей, и она уже чувствует, что и сама любит его жену и детей. Особенно младшенькую, которая так похожа на папу.
Как-то Шурка все-таки попыталась объяснить Жеке, что у него не может быть сына.
– За что ты меня проклинаешь?! – обиделся он.
– Это не я, это биология...
– Ладно, пусть будет девочка, – сдается он и целует ее снова.
Такая слепая нежность вообще вышибает. Не часто встречала она нежность. Жизнь вообще не нежная штука.
И еще один парадокс подметила Шурка: Жека, который даже газет не читает, потому что ничего в них не понимает, очень хорошо разбирается не просто в сексе, а в критических днях, опасных и безопасных для зачатия периодах и прочей ерунде. Он как-то высчитывает – раньше, чем Шурка, и всегда наперед знает, что ей можно, чего нельзя и тому подобное.
И, конечно, как мужчина вполне искушенный, он – горячий поклонник минета. А Шурка – ни в какую, тошнит ее, фу! Он сдался:
– Нет, не хочешь – не надо...
Как тут не поверить, что он ее любит? Похоже, что любит. Правда, и жену тоже. И дочерей. Огромное у него сердце. Все в него помещается: и семья, и работа, и недостроенный дом, и непроведенный газ, и Шурка.
Шурка усиленно ищет работу – ходит на все собеседования, но ее русский язык и литература – неподходящее резюме в стране, которая идет своим собственным, далеко не русским путем. А секретаршей Шурку не берут из-за серьезной внешности: не носит она коротких юбок и не красит волосы в огненно-рыжий цвет. И вид у нее немного затравленный, словно она еле ноги унесла от погони, а на собеседование заскочила так, на пять минут – отдышаться.
Это все из-за нервов. Иногда как нахлынет черная волна истерики и затопит все слезами. Шурка раскачивается на продавленном бабкином диване взад-вперед и рыдает. И себя жаль, и Жеку (хотя его жалеть особо не за что, разве что за непроведенный к новому особняку газ). А так больно отчего-то сделается – хоть топись. В море слез.
Потом это море высыхает. Шурка смеется – по поводу и без повода. Ровного настроения у нее не бывает – она или рыдает, или задыхается от хохота. А если вдруг смех обрывается, и она сидит пять минут молча, значит, сейчас зарыдает – до потери пульса.