Посох в цвету: Собрание стихотворений
Шрифт:
Свидетельства Вяч. Иванова о первой встрече с поэтом близки к воспоминаниям о том же событии жены Бородаевского: «Познакомился я с ним следующим образом. В мое отсутствие явился домой ко мне человек и, оставив стихотворения для меня, просил в случае, если они окажутся хорошими, позвонить ему, ибо он немедленно должен уехать, если же они окажутся незначительными – оставить так. Придя домой и найдя стихи, я приступил к чтению их с обычной подозрительностью. И как же я был поражен, стихи были совершенно оригинальные и замечательные. Я немедленно его вызвал к себе. Это оказался человек уже женатый, за 30, с бородой. Я его горячо приветствовал (потом я его издал в “Орах” – наше издательство), и мы с ним сдружились. Сам он был [курский] помещик, я крестил у него ребенка, упоминаемый же в “Мизопоэте” Дима – тоже его сын, только старший. Помню, когда я хвалил очень стихи его, то в ответ на это он меня спросил: “Ну, а писать стихи не грех?” – “как вам сказать”, — и я замялся» [112] .
112
Альтман М.С. Разговоры с Вячеславом Ивановым / Сост, подгот. текстов Б.А. Дымшица, К.Ю. Лаппо-Данилевского; предисл., коммент. К.Ю. Лаппо-Данилевского. СПб., 1995. С. 74.
Знакомство с Вяч. Ивановым можно датировать 24 февраля 1909 г. или немного более ранним временем. Эта дата стоит на
113
Собрание А.Д. Бородаевского.
Кажется знаменательным, что, едва будучи знаком с начинающим поэтом, Вяч. Иванов разглядел в нем многообещающий талант, явственно ориентированный на традиции русского классического стиха. Летом 1909 г. вышел сборник Бородаевского «Стихотворения» [114] с предисловием Вяч. Иванова, в котором автор стихов предстает в образе русского поэта-духовидца; критический взгляд Иванова, с одной стороны, включает поэзию Бородаевского в систему модернистской антиномической поэтики, с другой – утверждает ее архаичность: «Какой-то глубокий, почти – сказали бы мы – манихейский дуализм в восприятии жизни и, без сомнения, в миросозерцании автора есть первый двигатель его вдохновения <…> Не современная, а какая-то архаическая закваска душевной разделенности и равного влечения воли к идеалу аскетическому и к искушениям “искусителя” заставляет поэта переживать каждую полярность сознания в ее метафизически последней и чувственно крайней обостренности» [115] .
114
Бородаевский В. Стихотворения: Элегии, оды, идиллии. СПб.: Оры, 1909. Первоначально Бородаевский хотел назвать сборник «Стансы» - ср. в письме к М.М. Замятиной. «Будьте добры, не откажите сообщить мне, в каком положении находится издание моего сборника “Стансы”, переданного мною 26 февраля Вячеславу Иванову» (НИОР РГБ. Ф. 109. К. 13. Ед. 69. Л. 1).
115
Вячеслав Иванов. Предисловие / Бородаевский Валериан. Стихотворения: Элегия, оды, идиллии. СПб.: Оры, 1909. С. 5.
Воодушевившись отзывом Иванова, Бородаевский именно в таком ключе позднее анализировал в автобиографии предпосылки собственного поэтического творчества: «Парадоксальная гармонизация света и мрака, ведущих борьбу в душе человеческой, – вот что, прежде всего, предстало мне как задача лирического восприятия мира» [116] . Тот же напряженный религиозный драматизм и специфическое балансирование на грани болезненного декадентства и романтического двоемирия отмечал в своей рецензии на сборник «Стихотворений» Бородаевского и Н. Гумилев: «Как мистик, Бородаевский не знает благостного Христа солнечных полей Иудеи, ему дорог Христос русский “удрученный ношей крестной”, с губами слишком запекшимися, чтобы благословлять. Этот Христос видит самые мучительные сомнения, самые темные грехи, и он прощает не потому, что любит, а потому, что понимает <…> Сообразно этому и стихи Бородаевского тусклы по тонам и болезненно-изысканны по перебоям ритма. Он не чувствует ни линий, ни красок. Что касается синтаксиса, то дыхание его, короткое и быстрое, как у смертельно уставшего человека, не позволяет ему создавать длинные, величавые периоды, изысканные сочетания слов, на которые так податлив русский язык» [117] .
116
Гельперин Ю.М. Бородаевский Валериан Владимирович // Русские писатели: 1800-1917: Биографический словарь. Т. 1. А-Г. М., 1989. С. 314.
117
Гумилев Н. Письма русской поэзии: С. Городецкий. Русь: Песни и Думы. М., 1909.
– В. Бородаевский. Стихотворения: Элегии, оды, идиллии. СПб., 1909.
– Б. Садовской. Позднее утро: Стихотворения. М., 1909 // Аполлон. 1909. № 2, нояб. С. 22—23. Ср. также свидетельство ревнивого отношения Н. Гумилеве к Бородаевскому: «Николай Степанович говорил постоянно о Вяч. Иванове - его любимая тема такого разговора была - о том, что Вячеслав покровительствует бездарной молодежи - Верховскому, Бородаевскому и другим; что он хочет себе подчинить всех, что это невыносимо и мучительно» (Лукницкий П.Н. Acumiana: Встречи с Анной Ахматовой. Т. 2: 1926-1927. С. 23).
Но то, что видел в поэзии Бородаевского мэтр русского символизма, с трудом воспринималось современниками. Все его сборники стихов получили скупые отклики в критике, [118] а «Страстные свечи» и вовсе прошли незамеченными. В. В. Розанов в обзоре «Молодые поэты» замечал: «Строки прямые и упрямые как палки, – без всякой в себе гибкости и бегучести, без всякой пахучести и испаряемости (знаю, что так нельзя говорить…), чудесно “стилизуют” горячий, сухой Восток, где бродили эти чудовищные царьки маленьких стран, убежденные, что они “как боги” на земле, “равны богам”, и что прочие смертные не имеют с ними никакого подобия… <…> В. Бородаевский не обещает большой литературной деятельности. Ум его слишком пассивен для этого, недвижим. Но русская литература может ожидать от него со временем сборник изящнейших стихов…» [119] . Похоже, что Розанов был вполне оригинален в своем отклике; прочие рецензенты по большей части пересказывали предисловие Вяч. Иванова – о «византизме» поэзии Бородаевского, его следовании традициям эстетики русского и французского символизма.
118
Гумилев Н. // Речь. 1909, 21 сент.; Гумилев Н. //Аполлон. 1909. № 1; (Городецкий С.) // Золотое Руно. 1909. № 10; Тарасенко Н. // Рижские новости. 1909. Прил. к 12 дек.; Верховский Ю. // Отклики худож. жизни. 1910. № 3.
119
В. Варварин (Розанов В.В.). Молодые поэты (В. Бородаевский, С. Гедройц) // Русское слово. 1910. № 126, 4 июня.
М. Кузмин записал в дневнике 12 июля 1909 г.: «Читал подряд стихи Бородаевского, “Урну” и Лемана, чуть не одурел» [120] . Книга была неожиданной для современников [121] – никто не знал такого поэта. В письме к Андрею Белому от 11 сентября 1909 г. Сергей Бобров сетовал: «Видел я сегодня в окне у Вольфа новую книгу “Валериан Бородаевский” (кажется, так!). Стихотворения издания “Ор”
120
Кузмин М.А. Дневник: 1908-1915 / Подпет, текста, коммент. Н. А. Богомолова, С.В. Шумилина. СПб., 2005. С. 152.
121
Не случайно чуткий слух Ин. Анненского уловил влияние на поэзию Бородаевского символистского окружения: «Пьесы разнообразны, но, кажется, главным образом, благодаря разнообразию влияний» (Анненский И. О современном лиризме. 2. «Они» // Аполлон. 1909. № 2. С. 28).
122
Письма С.П. Боброва к Андрею Белому: 1909-1912 / Вступит, ст., публ., коммент. К.Ю. Постоутенко // Лица: Биогр. альм. СПб, 1992. (Вып.) 1. С. 145.
123
Сестры Герцык: Письма / Сост., коммент. Т.Н. Жуковской. М.- СПб 2002 С.197.
Думается, что именно знакомство с Вячеславом Ивановым стало решающим в дальнейшем формировании Бородаевского как поэта. Иванов активно занялся его духовным и поэтическим воспитанием: ср. запись в его дневнике от 2 сентября 1909 г.: «Бородаевский пришел к обеду. Был радостен и доверчив. Хорошо познакомился с Кузминым, который очень приласкал его. Он читал с Бородаевским, по моей просьбе, из Пролога. Бородаевский прочел новые стихи. Прекрасен “Кремлев дуб” (“Багрянородному”, – под которым он, как сказал вчера, разумеет – меня!) и “Орлов”. Там ночевал стих – очень остры и смелы. Он очень поэт. Я в нем не ошибся. Вечер был посвящен мною воспитанию Бородаевского посредством Кузмина. Между прочим. Я сказал: “вы видите в нем эту религиозную гармонию, вместо которой в вас раскол?” Бородаевский сказал “вижу и завидую”. Я в ответ: “завидовать нечего, это достижимо, средство простое, его нельзя назвать вслух”. И намекнул: “непрестанная молитва”. <…> Обилие и непрерывный ритм любви, благорастворение воздуха, в котором он живет. Бородаевский едет в Вологду за стариной». [124]
124
Иванов Вяч. Собр. соч. Брюссель, 1974. Т. 2. С. 799.
В сентябре 1909 г. Бородаевский поселился в Петербурге. Вскоре к нему присоединилась супруга, которая ожидала рождения второго сына. Бородаевский принимает живейшее участие в интеллектуальной и литературной жизни столицы: кроме заседаний РФО и «Академии стиха», его присутствие было замечено на похоронах И. Анненского, на обеде литераторов в ресторане «Малый Ярославец» 27 ноября 1909 г., когда было организовано чествование Е.В. Аничкова [125] .
Посещения Бородаевского часто отмечает в своем дневнике М. Кузмин: «Пришел Бородаевский», «Обедал Бородаевский и сидел вечер» [126] . Иванов был приглашен в крестные к сыну Бородаевского; об этом событии сохранилась запись М. Кузмина от 7 января 1910 г.: «Поехал на крестины к Бородаевскому. К обряду опоздал, но попы еще были. Вячеслав был во фраке, очень торжественный, так что священник пожелал новорожденному быть директором завода». Впоследствии тема «кумовства» будет не раз обыгрываться в шуточных посланиях Иванова [127] к супругам Бородаевским. Между семьями завязываются самые дружеские отношения: в письмах имя адресата «Вячеслав Иванович» сменяется на просто «Вячеслав».
125
Из эпистолярного наследия Александра Блока: Письма к Конст. Эрбергу (К.А. Сюннербергу) // Лавров А.В., Гречишкин С.С. Символисты вблизи: очерки и публикации. СПб., 2004. С. 255.
126
Кузмин М.А. Дневник 1908-1915. С. 163,164 и др. Ср. также воспоминания Андрея Белого о посещениях Башни в 1909-1910 гг.: «Из частых на “башне" запомнились: Е.В. Аничков, профессор и критик, Тамамшева (эс-де), Беляевские..., Столпнер, С.П. Каблуков, математик-учитель и религиозник, Протейкинский, Бородаевский, Н. Недоброво, Скалдин, Чеботаревская, Минцлова, Ремизов, Юрий Верховский, Пяст, С. Городецкий, священник Агеев…» (Белый Андрей. Начало века. М., 1990. С. 357); «... на «башне» у В. Иванова мне подставлялись: Бородаевский, Верховский и даже - Кузмин, Гумилев» (Там же. С. 483; ср. также: Белый Андрей. О Блоке: Воспоминания; Статьи; Дневники; Речи. М., 1997. С. 352).
127
Например, стихотворение «Моей Куме», датированное февралем 1910 г. (Вячеслав Иванов. Из неопубликованных стихов: Дружеские послания: Из неопубликованных переводов; Dubia / Публ., коммент. Д.В. Иванова, А.Б. Шишкина // Русско-итальянский архив III: Вячеслав Иванов – новые материалы. Salerno, 2001. С. 27-28), сохранилось в машинописной копии в архиве Ольги Мочаловой в РГАЛИ; вместе с несколькими другими стихотворениями входило в альбом Маргариты Бородаевской.
Мистицизм Бородаевского и его интерес к русской религиозности, к особой роли христианства в истории, с момента встречи с Ивановым начинает приобретать черты увлечения оккультными учениями. Время знакомства Бородаевского с «башенной» жизнью совпадает с усиленным интересом Вяч. Иванова к розенкрейцерству. Бородаевский был представлен теософке А.Р. Минцловой, которая месяцами гостила на «башне»; тогда она переводила «Теософию» Штейнера и хотела организовывать розенкрейцеровское «братство» [128] .
128
См. об этом сюжете: Богомолов Н.А. Русская литература начала XX века и оккультизм. М., 1999; Азадовский К. У истоков русского штайнерианства // Звезда, 1998. № 6; Обатнин Г. Иванов-мистик: (Оккультные мотивы в поэзии и прозе Вячеслава Иванова (1907-1919)). М., 2000; Киселев Н.П. Из истории русского розенкрейцерства / Предисл. А. И. Серкова; сост., подгот. текста и коммент. М.В. Рейлина и А.И. Серкова. СПб., 2005 и др.
Весной 1910 г. супруги Бородаевские уезжают в курское имение. О «башенной» жизни они расспрашивают в письмах М.М. Замятнину и Веру Шварсалон, которые охотно посвящают их в перипетии литературного быта. Бородаевский обменивается дружескими поэтическими посланиями с М. Кузминым и Ю. Верховским, которому писал летом 1910 г.:
Дорогой Юрий Никандрович,
Сердечное Вам спасибо за Ваше милое и прекрасное послание, которое должно быть признано образцовым. Оно меня очень порадовало, а некоторые характеристики заставили от души смеяться. Собирался ответить вам александрийским стихом (почему-то он стал мне особенно мил теперь), но сперва помешали дела, а потом лихорадка, и я вынужден отвечать Вам речью бескрылой.