Посольский город

Мьевиль Чайна

— Позволь, я тебе кое-что покажу.

Он бросил мне почти плоскую коробочку. Внутри лежали два обруча. Его и его двойника Дана. Я рассматривала филигранные колечки, проводки и контакты, чётко выведенные инициалы и серебряные листики. Застёжки были перепилены. Взглянув на него, я увидела крохотные отметины у него на шее, там, где когда-то крепился обруч.

— О чём ты думаешь? — спросил он. — Думаешь, я храню их здесь, чтобы всегда были под рукой? Или ты думаешь, что я их прячу, стараюсь забыть? Ависа. Если бы я выбросил его обруч и сохранил

свой, ты бы думала, что я цепляюсь за своё былое «я» или не могу простить ему его смерть. Выброси я их оба, ты бы видела во мне человека, отказавшегося от своего прошлого. Если бы я сохранил его, но выбросил свой, ты бы сказала, что я не даю ему уйти. И так всегда, что бы я ни сделал. Это не твоя вина. Ты же не нарочно, мы все так думаем. Что бы я ни сделал, объяснение всегда найдётся, не одно, так другое.

(Позже, когда мы были вместе в третий раз, — сначала вернулась к нему я, потом он пришёл ко мне, — он сказал: «Смотрю на этот обруч и ненавижу его». Я промолчала. Да и что я могла ответить? Мы сидели на диване в моих комнатах. Не таких шикарных, как у него. «Не знаю, когда это началось, — сказал он. — Я долго считал, что ненавижу его за то, что он умер, бедняга. Но, по-моему, всё началось раньше. Не вини меня. — Его голос внезапно стал жалобным. — Уверен, он тоже ненавидел меня. Никто из нас не был в этом виноват».)

— Знаешь, а они ведь, наверное, подозревали, что может случиться, — сказал Брен. — Послы. Ведь именно разнояйцевые всегда были особенно подвержены… неслиянию… ровно настолько, чтобы превратить пару-тройку ариекаев в оратеев. Именно таких и придерживали. Прочие смутьяны уходили в самоволку или смешивались с местными.

— Думаешь, они знали? — переспросила я. — И кто куда уходил?

— Они наверняка надеялись, что ЭзРа окажутся наркотиком, — сказал он. — Выведут из строя одного-другого Хозяина, и больше никакого проку с них не будет. Ещё одна оплошность Бремена. С тех пор, как они услыхали про ЭзРа, они только о том и думали, кто кого переиграет и кто кому будет диктовать условия.

— Знаю, — сказала я. Но раз такое уже было, в Бремене тоже должны были об этом знать. Так зачем их послали?

— Знать об оратеях, ты имеешь в виду? А с чего бы мы стали сообщать Бремену о них? Не знаю точно, на что они надеялись, но то, что ЭзРа вообще позволили говорить, планировалось как своего рода ответный удар посольства. Хотя такого эффекта они, по-моему, не ожидали. Не в такой степени. Не такого Языка, существующего, и в то же время настолько невозможного, настолько отравляющего, что он обращает в зависимость любого Хозяина, который его услышит. А те распространяют слух о нём дальше. Все без ума от нового посла.

Наш привычный пантеон бедствовал, отчаянно нуждаясь в инъекциях Эза и Ра, говорящих вместе и превращающих Язык в коктейль противоречий, намёков и отпущенных на свободу значений. Мы проживали в городе наркоманов. Процессия, которую я видела, была мольбой.

— Что теперь будет? — спросила я. В комнате стояла тишина. В городе жили сотни тысяч ариекаев.

А может, и миллионы. Я точно не знала. Мы тогда вообще почти ничего не знали. Их мысли — это их Язык. ЭзРа заговорили на нём и изменили его. И скоро все Хозяева, где бы они ни были, получат жёсткий приказ, которому они не смогут не подчиниться: делай что угодно, но слушай болтовню новоиспечённого бюрократа.

— Всеблагой Иисус Фаротектон Христос, просвети нас, — сказала я.

— Это, — повторил Брен, — конец света.

10

Ариекаи объяснили нам, что будет дальше. Я услышала об этом раньше, но и другие послоградцы скоро поняли, что Хозяева стали наркоманами, хотя и не знали, как и отчего. Подозреваю, что в посольстве всё это время делили власть, и кто-то по привычке, без всякого рационального объяснения, пытался скрыть информацию. Не вышло.

Атмосфера на улицах Послограда напоминала карнавал и апокалипсис одновременно: одни предчувствовали конец; другие радовались или испытывали головокружение, которое принимали за радость. Констебли перехватывали людей в биоадаптированных костюмах, целенаправленно шагавших к городским окраинам, чтобы выйти в город и не задохнуться.

— Никуда вы не пойдёте! — говорили полицейские. — Снимайте. Люди гибнут… — Кто-то из желающих увидеть город, наверное, всё же прорывался.

Послоградцы чего-то хотели от Хозяев. Напрасно — ариекаи видели в них не разумных существ, а живую собственность послов.

Всеми правдами и неправдами мне удалось проникнуть в посольство ещё раз. Увидев, как там бегают послы, мне на мгновение стало их жалко. Никто не задавал мне никаких вопросов. Даже ЖасМин, кажется, позабыли о своей неприязни ко мне. Кто-то из ЭдГар поцеловал меня, очень удивив этим. Его двойника нигде не было видно. В глазах Эда или Гара была тревога, вызванная чрезмерным растяжением создаваемого обручами поля.

— А где?.. — спросила я.

— Идёт, идёт. — Разлучение, наверное, мешало им сосредоточиться. Мы почти не говорили, пока его двойник не появился откуда-то из-за угла и не подошёл к нам.

— Вы были в городе? — спросила я. (Разумеется. С нами никто не разговаривает.) Знаете, что происходит? (Нет. Нет.) А где ЭзРа? Где Уайат? (Не знаю. Какая разница.)

— Как, вы даже не знаете, где ЭзРа? — сказала я. — После всего, что они тут натворили? Пусть, значит, и дальше козни строят?

— Козни? — засмеялись Эд и Гар. — Да они друг с другом не разговаривают.

Ариекайский живой корабль плыл к нам над городом, по которому от здания к зданию уже перетекали признаки таинственной хвори. Едва лапы летуна коснулись посадочной площадки, мы спешно организовали какой-никакой приём. Возможно, с моей стороны несколько самонадеянно говорить «мы», но я в те дни стала частью общины, сплотившейся вокруг служителей и послов, и, по-моему, никто не возражал против этого.