Посольский город
Шрифт:
Везде было чисто. Стояли цветы. Там, где возможно, над комнатами обитателей были написаны их имена с почётными званиями: посол ГерОт, посол ДжасТин, посол ДагНей.
Иным из них просто недоставало эмпатии, и, несмотря на все тренировки, препараты, обручи и принуждения, они так и остались просто двумя отдельными людьми, неразличимыми внешне, но не умеющими притворяться единым мозгом. Многие были в той или иной степени безумны. С лёгкостью говоря на Языке, они, тем не менее, оставались непредсказуемыми, мрачными, угрюмыми. Опасными. Были и такие, кто сошёл с ума в результате разделения.
Разновидностей неудачников было много. Куда больше, чем послов. Их количество потрясло меня. «Я же не знала», — твердила я себе. Цивилизованность мешала нам их прикончить: так и возникла эта изысканная тюрьма, где они жили в ожидании естественной смерти. Я достаточно хорошо знала историю терранцев, чтобы понимать: неудачники не все были неудачниками в полном смысле этого слова, многих из них решили считать таковыми по политическим мотивам. Я читала все до единой таблички с именами, мимо которых мы шли, пока не поняла, что ищу знакомые, например ДалТон — имена диссидентов, которыми интересовались только дурные граждане вроде меня. Но их не было.
Затем следовало отделение для крайних случаев, там люди, старше моих дежурных родителей, кричали, подражая разным животным, или подчёркнуто вежливо разговаривали через камеры со своими санитарами, или сами с собой.
— Господи Иисусе, — сказала я, — Христос Фаротектон.
Страдавший от ломки ариекай нечаянно испражнился. Осознав, что он наделал, он сказал что-то в знак стыда: у Хозяев, так же как и у людей, публичное испражнение было под запретом.
Думаю, что врачи нарочно вели нас дальним путём туда, где должно было состояться слушание. Так что мы поневоле заглядывали в одну комнату за другой. Мы оказались в коридоре, где стены были ярче, чем прежде, а экраны были снабжены приспособлениями для игр, и, Господи, помоги мне, всё это показалось мне столь неподходящим, что я даже не сразу поняла, в чём дело. Там жили молодые послы, те, кому было по пятьдесят килочасов от роду, не больше. В окошки на их дверях я не заглядывала, и рада, что не видела детей, которым ничем нельзя помочь.
Оказавшись в большой комнате, мы попросили Шоаш/Ту-Туана послушать. Врачи одного за другим приводили пациентов, которых считали наиболее подходящими кандидатами, и всех в сопровождении санитаров.
Нам не годились ни те, кто так и не смог овладеть Языком, ни самые неуправляемые. Но были пары, которые всю жизнь провели взаперти без всякой своей вины, только за то, что в их речи, когда они говорили на Языке, чего-то не хватало, какой-то малости, которую не улавливало человеческое ухо. Многие из них сохранили рассудок. Они-то и были теми, на кого мы делали ставку.
Перед нами стояли двое, мужчины, лишённые присущего послам обаятельного высокомерия. Напротив, им, кажется, было неловко от любезности, с которой мы к ним обращались. Звали их КсерКсес. Ариекай произвёл на них неизгладимое впечатление: они уже много лет не видели ни одного Хозяина.
— Сначала они умели говорить на Языке, — сказал нам врач, — потом вдруг разучились. Почему, неизвестно.
КсерКсес
— Вы помните Язык, посол КсерКсес? — спросила их Да.
— Что за вопрос!
— Что за вопрос! — сказали КсерКсес. — Мы же посол.
— Мы же посол.
— Не могли бы вы сейчас поприветствовать нашего гостя?
Они поглядели в окно. Город, местами обездвиженный и обесцвеченный ломкой, покрывался струпьями.
— Попривететвовать? — сказали КсерКсес.
— Поприветствовать?
Они сблизили головы и забормотали. Они готовились, долго, перешёптывались, кивали. Мы потеряли терпение. Они заговорили. Классические слова, хорошо известные даже мне.
— Сухайль каи шу/шура сухайль, — сказали они. «Очень приятно видеть вас у нас, мы рады, что вы пришли».
Ариекай вскинул кораллы глаз. Мне показалось, вероятно, потому, что я этого хотела, будто именно так делали ариекаи, когда слышали речь ЭзРа. Шоаш/Ту-Туан медленно оглядывал комнату.
Но он смотрел просто потому, что услышал новый шум. Точно так же он реагировал бы, случись мне уронить стакан. Его интерес угас. КсерКсес сказали ещё что-что, вроде «Не поговорите ли теперь вы со мной?». Ариекай не обратил на них внимания, КсерКсес заговорили опять, но их голос распался, развалился надвое, подрез говорил одно, поворот — другое. Звучало это неприятно.
Не думаю, чтобы в их речи не было совсем ничего от Языка. Было что-то, какой-то осадок, который и уловил ариекай. Я много думала потом о его движении, и, по-моему, он не встрепенулся бы так от какого угодно звука. Конечно, этого всё равно было мало, так что какая разница, и всё же я думаю, что и КсерКсес, и многие другие владели призраком Языка.
Посла КсерКсес увели к себе. Они не сопротивлялись. Более того, возвращаясь в своё заточение, один послал нам извиняющийся взгляд, клянусь!
Другие: постарше; помоложе; потом, о ужас, две пары подростков, лезших из кожи вон, чтобы угодить нам. Одни были уравнены и одинаково одеты; другие нет. Одна пара, примерно моего возраста, ФейРис, сначала разыгрывали ледяное безразличие, но потом, когда мы попросили их говорить, старались, как могли. Шоаш/Ту-Туан долго смотрел на них, как будто узнавая, но этого было мало. ФейРис были первыми из наших кандидатов, которые осыпали нас проклятиями, когда их уводили — уволакивали — назад.
Я наблюдала за МагДа. Я любила их, восхищалась ими. Они знали об этом все.
Перед нами прошли семнадцать послов. Двенадцать, как мне показалось, хорошо говорили на Языке. Девять произвели кое-какое впечатление на ариекая. Трижды я думала, что мы, похоже, нашли тех, на кого надеялись ИллСиб, тех, кто был нам нужен, чтобы заменить ЭзРа и спасти Послоград. Но того, чем они обладали, было недостаточно.
Если язык ЭзРа был наркотиком, думала я, то, может, в один прекрасный день найдётся такой посол, чьи речи окажутся ядом. Мы поставили Шоаш/Ту-Туану один из последних чипов. Он весь обмяк и, содрогаясь, слушал словоблудие ЭзРа насчёт самого большого дерева, на которое залезал Эз. В изоляторе не было никого, кто мог бы нам помочь.