Постфилософия. Три парадигмы в истории мысли

Дугин Александр Гельевич

Мэйнонг приводит пример: «Гора есть». Гора есть как действительный объект. И гора есть как идея (идея горы) в нашем сознании. И то и то действительно, т.е. реально. Также «есть золото». Оно есть как объект и как идея. Золото так же реально, как гора. Но если сложить идею горы с идеей золота в нашем сознании, получится идея «золотой горы».Эта золотая гора есть как реальностьна уровне идей. Но ее нетв действительности как объекта внешнего мира. Мы никогда не видели, не встречали золотой горы. И интуитивно понятно, что ее нет. Однако чисто теоретически она

вполне могла бы быть— ведь на уровне идей сочетание горы и золота непротиворечиво и не несет в себе ничего нереального — идея-то есть и выстроена по всем правилам соотношения идей между собой. Отсюда напрашивается вывод, что при доверии к реальности связей между реальными объектами и не менее реальными идеями, «золотая гора» тоже каким-то образом есть, можетбыть и даже, видимо, должнабыть, просто мы пока ее не встречали. Возможно, из-за ограниченности нашего опыта. Золотая гора естьпостольку, поскольку она вероятна.

Для описания реальности, которая вероятна, гносеологически (на уровне сознания) есть, а эмпирически не подтверждается (пока, в рамках относительного опыта), Мэйнонг предложил особое понятие — «субсистентности»(от лат. subsistare, дословно, «быть устойчивым»). В отношении непротиворечивого идеального концепта, состоящего из вполне реальных элементов, но не находящего (пока! — обратите внимание на это «пока») подтверждения или симметричного аналога в мире объектов, нельзя сказать, что он полностью есть или существует («экзистирует»), но можно сказать, что он «субсистирует».

Введение понятие «субсистентности» очень тонко оперирует с гаммой содержания, заложенного в понятии «реальности» в парадигме модерна. Так как в конечном счете фундаментального онтологического обоснования нет ни у объекта (если не считать «героический энтузиазм» марксистов-гилозоистов), ни у субъекта, а не подлежат сомнению лишь система их связей (логических и перцептивных, чувственных), то субсистентность делает решительный шаг в придании этим связям особой квазионтологической самостоятельности. «Субсистентность» отменяет жесткость отношений между «быть» (esse) и «экзистировать» (exsitere), не отменяя ни того, ни другого, но релятивизируя их и снимая философское напряжение между ними.

То, что субстистирует, пребывает в реальности штрих, вероятно. Часть из того, что субсистирует, подтверждается и логически, и эмпирически — например, «каменная гора» есть и в опыте, и в сознании (сложение концептов «гора + камень»). Другая часть — не подтверждается. До Мэйнонга кантианцы и гносеологи не обращали большого внимания на категорию «неподтвержденных объектов», наивно считая их пустой «игрой ума». Но Мэйнонг отнесся к проблеме всерьез, рассматривая субсистирующие объекты как важный и принципиальный класс предметов, требующий пристального изучения.

Субсистирующие объекты, выделенные Мэйнонгом, станут важнейшим элементом в структуре постмодерна, важнейшими акторами постмодерна. По сути, аналог реальности в постмодерне — это и есть множество субсистирующих предметов.

Из всего ряда вероятных (субсистирующих) предметов меньшая часть имеет эмпирическое подтверждение, а большая — не имеет, но вполне может иметь. Например, человек может создать аппарат или предмет, которого ранее не существовало, на основе как раз сложения между собой отдельных идей — все научные и технические открытия и изобретения проистекают именно из субсистентных

сочетаний.

Но если парадигма реальности (модерн) ставит акцент на актуальности произведенного искусственно предмета (американская поговорка-аргумент «but it works!»), то в парадигме постмодерна сфера субсистентности берется как нечто самодостатачное. И дело теперь не в том, чтобы перевести объект из субстистентости в эмпирическую экзистентность, а в том, чтобы научиться пребывать в субсистентности как в основной среде, замещающей собой реальность. То, что реально (в понимании модерна), становится лишь частным случаем того, что вероятно. При этом «реальность» как эмпирическое подтверждение в таком подходе не усиливает позиции предмета, но ослабляет их, делая его «скучным».

«Каменная гора» утомляет, привлекает «золотая», «огненная» или «изумрудная гора». И постепенно «реальность штрих» не просто накрывает волной субсистентных объектов (постобъектов или «объектов штрих») привычные объекты модерна (имеющие и материальную и гносеологическую составляющие), но выносит эти «реальные» предметы в запретную зону deja-vu, что противоречит ритму убыстряющейся смены все более и более причудливых «мод сезона», разогревающей потоки исследования не того, что эмпирически есть, а как раз того, чего нет. Так, действительным становится все менее и менее вероятное.Захватив ключевые высоты, субсистентность начинает действовать в отношении реальности (модерна) не менее жестко и бескомпромиссно, нежели сама эта реальность в свое время против сакральности парадигмы Традиции.

Виртуальность

Хотя термин «субсистентность» в философии Мэйнонга прекрасно иллюстрирует структуру того поля, которое приходит в постмодерне на место онтологии (реальности в модерне, сакральной онтологии в премодерне), на практике более широкое хождение получил иной термин, описывающий почти то же самое. Это — виртуальность.Это понятие стало особенно популярным после выхода в 1990 году книги Говарда Рейнгольда «Виртуальная реальность».

Латинский термин «virtu» означает дословно «добродетель», качество украшающее «достойного мужа» («vir» — лат. «муж»). Со временем термин стал обозначать внутреннее качество вещи или человека, которое они несут в себе по умолчанию, не стремясь это демонстрировать вовне. В дальнейшем этот термин слился с понятиями «возможность», «потенциальность» в широком смысле.

«Виртуальность» сегодня понимается как нечто среднее между «возможностью» и «вероятностью». Однако термин «возможность» в философии изначально связан с онтологической проблематикой и означает нечто аналогичное бытию (или само это бытие) в его отношении к сущему (иногда сущее рассматривается симметрично как актуальное, действительное). Актуальность — это фундаментальное свойство реальности (как ее понимал модерн). И если бы мы от реальности (как действительности, актуальности) перешли к возможности, то вся дезонтологическая логика модерна была бы опрокинута и обращена вспять, и мы имели бы дело с возвратом от парадигмы модерна к парадигме премодерна.

Но постмодерн — при всей его фронтальной критике модерна — это категорически исключает, ведь его фундаментальное определение подразумевает уход от модерна без возвращения в премодерн. Следовательно, термин «виртуальность», сменяющей в постмодерне реальность (в модерне) ни в коем случае нельзя отождествлять с возможностью или потенциальностью. Виртуальность постмодерна — это возможность, полностью лишенная онтологии, это возможность ничто, ставшая действительным в особых вероятностных условиях.