Посторонним В.

Апрелева Наталья

А так все мирно было. Сидим с мужем на диване. Внимаем новостям по ТВ. Все разговаривают, ясное дело, о ненавистном слове из шести букв, первая «К», последняя «С». А я одним глазом-то внимаю, а другим – изучаю газету. Какую-то местную, с программой. Раздел объявлений меня порадовал, а конкретно следующее: «Ветеринарный врач (внимание!) с большим ОР предлагает свои услуги…» – далее по тексту.

Мужу зачитала. Вот здорово, говорю. И ветеринарный. И врач. И ОР, опять же, большой…

И тут Работница. Простите, скорее Анна. (Мой любимый формат: ничто не предвещало беды.)

Она

звонила и высказалась в смысле, что нету моих таких прав шариться в Олафовском телефоне и говорить от Олафовского имени и оспаривать ее законное право изучать европейские языки. И всякие другие вещи, очень неприятные. Что я настоящая сука, дрянная мать и от меня Олафу одни неприятности, она это говорила всегда, а вот от нее – приятности. Олаф от меня устал, а с ней отдыхает. Олаф был одинок со мной, но теперь она ему протянула пухлую ручонку, и они закружились в волшебном танце любви. Какие еще старые, старые песни. Зачем-то я их слушаю, как намагниченная, настоящая идиотка, во рту вкус полусладкого шампанского и прошлогодней рвоты.

А потом сижу, сама себе улыбаюсь и мотаю головой, по китайско-болванчиковски, как бы все хорошо, все хорошо, все прошло.

А ничего не прошло, и слезы начинают капать прямо на стол, колени, книжку или вот на клавиатуру, в зависимости от того, где я сначала сижу и улыбаюсь, а потом реву.

А с Олафом говорить бесполезно, он утверждает, что я по-детски поддаюсь дешевым провокациям, а сам думает наверняка: «Ты это заслужила! заслужила! заслужила! заслужила!»

Насчет того, что только забвение – и месть, и прощение. Он не дает мне забыть. И не позволяет забывать себе.

Подумала, что у меня один выход – с наслаждением все бросить.

00.00

Бред какой-то, только что звонил ИванИваныч, кратко объяснил, что спросил мой телефон у Ульяны и что просит прощения за глупую шутку про мой рост: «Сам не знаю, что на меня нашло…» Сказала, о чем речь, ИванИваныч, обращайтесь, когда придет в голову пошутить еще.

Приятно, конечно, повоображать, что Иван-Иваныч сражен моей офигительной красой. Но что-то не получается.

Купила дочери журнал Elle girl, и там порадовалась письму одной из читательниц:

«В принципе, я не отличаюсь от всех своих сверстниц. Но все говорят, что я особенная. Например, что у меня симпатичное лицо, спортивная фигура. Я пишу великолепные стихи и иногда просто сияю. Но мне кажется, все эти слова – просто лесть или зависть. Может, у меня заниженная самооценка?»

Какого черта, подумала я, у меня НЕ заниженная самооценка?

00.20

Вышел Олаф, выразил неудовольствие от:

1) позднего звонка от неизвестного;

2) необходимости завтра просыпаться вообще. Далее затребовал чаю с бутербродом, мне было

лень заваривать чай и кромсать крошащийся хлеб, принесла ему в спальню сок с круассаном как альтернативу, но Олаф так всполошился, будто я ему предложила крови только что зарезанной свиньи.

Пришлось

возиться с чаем, а бутерброды падали известным образом.

Пошла загрузила в машинку белье, обнаружила, что нет стирального порошка. В прошлый раз говорю Ше: нет ни грамма порошка дома. «А как насчет марочек с кислотой?» – спрашивает.

Ше сегодня звонил, ворчливо жаловался на несправедливость начальства, загруженность работой, на старшую одиннадцатиклассницу Евгению, которая его ни во что не ставит и позорит перед педагогами, уточнила насчет «позорит», ответил, что ребенок с юмором приписал в школьном дневнике между словами «подпись» и «родителей» – определение «безответственных». Рассмеялась. Ше разобиделся, выразил недоумение, с чего это я так развеселилась, как дурак на поминках, сухо попрощался.

00.30

А что же мне не повеселиться-то.

После чудесного возвращения Олафа в круг семьи мы вот так как-то и живем, доктор, между «плохо» и «удовлетворительно». «Удовлетворительно» бывает нечасто и ощущается как нечто особенное, как «весьма отлично». Только это все равно удовлетворительно, знаете.

Вот поездка в баню была удовлетворительная.

Думаю, с течением времени, как говорил Остап Бендер, таких просветлений будет больше.

Но спать я никак нормально не начну, да.

01.00

Да, доктор, еще.

К большому человеческому счастью всех окружающих на вопрос к самой себе: «тварь ли я дрожащая или Право имею?», я в девяноста процентах случаев соглашаюсь, что тварь, да, и не исключено, что дрожащая. Но если уж мне стукнет в единичную извилину, что я Право имею, лучше просто, лучше просто. Переждать? Отойти подальше, вывезти меня на Полигон в Шияны или Шигоны, обеспечить себя надежными укрытиями, шприц-тюбиками, плащ-палатками, а также ножами для сепукку и харакири – ну это на крайний, конечно, случай, доктор, не пугайтесь.

Когда я училась в музыкальной школе, у нас был преподаватель сольфеджио, Сергей Сергеевич – молодой мужчина богемной внешности, предельно свободного образа жизни и немножечко педофил – это я сейчас так оцениваю, а тогда считала его просто красавцем и вообще. Случается у девочек, в 12 лет они отчаянно влюбляются в Сергея Сергеевича, понятное дело (ах ты прыщавочка моя! ах ты маленький бегемотик! – нежно называл меня в ту пору родной отец) – безответно. Переживала Вера, переживала, сделалась отличницей сольфеджио, а Сергей Сергеевич открыто увлекся другой девочкой, красавицей и выпускницей Качалиной. Их видели вместе. Вера пришла домой, закусив губу и прищурив от решительности глаза, уже знакомая с творчеством Достоевского, – тупыми ножницами с кондовыми зелеными ручками обкромсала челку, в несколько приемов, криво и косо, растолкла 6 таблеток гидроперита, смешала белую пыль с нашатырем и гэдээровским средством для ванны «Бадузан», яростно нанесла голой рукой ядовитую вонючую смесь на личные волосы редкого оттенка – славянский орех, тогда она еще этого не знала.