Постовой
Шрифт:
Лето стремилось к своему апогею. Танюша, дважды заставив меня извиняться почти всю ночь, за ночевку в пустой квартире, сдала экзамены и уехала к родителям и суженому-ряженому, а в моем жилище и холодильнике стало пусто и одиноко. Выходные мои протекали в борьбе с сорняками на бабулиных грядках. Дважды удалось сходить с дедом на рыбалку, помедитировать, глядя на лениво колышущиеся колокольчики на натянутых сильным течением лесках закидушек. Вытянув в итоге восемь подлещиков, окуня и одного глистастого леща, я был полностью счастлив.
В процессе службы на посту двести двадцать шесть ежедневной, хотя и необременительной формальностью была инкассация универсама. На территории района располагались два торговых гиганта – городской универсам и центральный универсальный магазин. Если универсам торговал продуктами, то ЦУМ – всем остальным, что могла предложить трудящимся советская торговля.
В этот памятный день я привычно расположился на внутреннем дебаркадере, привалившись в удобном уголке к покрытой серой кафельной плиткой стене. Дима двинулся к бронированной комнате, где кассир судорожно заканчивала упаковку денежной массы. В восемнадцать часов десять минут в огромное помещение гигантского магазина, попердывая движком, вползла инкассаторская «буханка» [8] , откуда вышли два мужика с брезентовыми сумками и кобурами на поясах, и, кивнув мне, скрылись в темных коридорах огромного магазина. Минут через пять они вернутся обратно, причем один будет нести сумки с деньгами, а второй – пару батонов колбасы. Есть колбаса на прилавке или нет, инкассаторы колбасу выносили всегда. Тут цепочка простая. Инкассатор вроде сошка маленькая, но всегда может обнаружить недостатки в содержимом инкассаторской сумки или сопроводительной документации, чем усложнить жизнь кассира магазина, поэтому второй инкассатор всегда был при колбасе. Ну, а пока легкий ветерок пытался сдвинуть с места распахнутые створки огромных ворот, несколько грузчиков в синих потасканных халатах смолили в стороне папиросы, обсуждая последнюю речь Горбачева М. С. на Первом съезде народных депутатов. Водитель инкассаторской машины, сложив на черной пластмассовой баранке натруженные руки, что-то внимательно рассматривал на своих ладонях, как будто вглядывался в линии судьбы и узелки богатства.
8
«Буханка» – полноприводный микроавтобус, производящийся на Ульяновском автомобильном заводе. Получил такое название за своеобразную форму кузова.
Я пошевелился, скользнул глазами на освещенный ярким июльским солнышком двор и чуть не сверзился с дебаркадера – за резко обрубленной задницей горчичного цвета «буханки» сидел на корточках какой-то негр. Приглядевшись, я понял, что это не негр, а человек, одетый в темно-серую новенькую рабочую спецовку, напяливший на голову черные женские колготки, которые смешными заячьими ушами свисали ему на плечи. Я оцепенел. Еще же Союз не развалился, а тут какой-то хулиган явно хочет отнять у инкассаторов народное добро. Я забыл, как дышать. Мужик в черном сидел в трех метрах от меня и внимательно прислушивался к шуму приближающихся шагов в коридоре. Я шагнул из уголка, мужик вскинул голову на меня, мгновение мы смотрели друг на друга, затем я сделал еще один шаг вперед, а в руке у мужика появился огромный пистолет, вороненый ствол которого смотрел мне в лицо. Я, не успев ничего сообразить, отпрыгнул назад, прижимаясь к стенкам спасительного уголка и изо всех сил втягивая живот к позвоночнику. Еще никогда в жизни я не был так строен и подтянут. Уголок был маленький и полностью меня явно не скрывал. Что-то грохнуло, взвизгнуло, и на моей груди, обтянутой голубой тканью форменной рубахи, появилось бордовое пятно. «Ну вот, не пожил, а планов-то было», – подумал я, готовясь к боли. Но боли почему-то не было.
Еще несколько раз грохнуло, затем рядом со мной появилась внушительная фигура моего напарника. Он шел вперед, вытянув руку прямо, и поэтому при каждом шаге ствол его пистолета гулял вверх-вниз. Высокий и стройный, как Дольф Лундгрен, Дима Ломов дорвался до своей сокровенной мечты – возможности устроить пострелушки с вооруженным преступником.
Пользуясь тем, что Дима прикрыл меня от опасного изверга, я осторожно высунул нос из своего убежища. Темная фигура была уже в воротах, убегая по-крабьи. Стелясь к земле, на ходу он откинул назад руку с пистолетом, грохнул еще один выстрел, над головой свистнуло,
– Ты долбодятел, чуть нас не убил! – я, выкрикнув ему свое приветствие, снова побежал с низкого старта, наконец выбравшись из магазина. Во дворе, кроме переполненного мятыми коробками мусорного контейнера, никого и ничего не было.
– Ты Каргат вызвал? – Дима энергично взмахнул у меня перед носом дымящимся стволом.
– Мля…. Каргат, Каргат, срочно ответь двести двадцать шестому! – Тишина в эфире было мне ответом.
– Каргат, Каргат! – Я изо всех сил жал на тангенту, как будто надеялся выдавить Каргат наружу. – Нет связи, пусть эти, из магазина, по телефону отдел вызывают, а я побежал….
– Подожди, у тебя кровь на груди и, наверное, шок от ранения. – Сильная рука напарника, хрен вырвешься, прихватила меня за шиворот и потащила обратно в магазин.
Глава двадцать первая. У преступников тысяча дорог, а у нас одна
Июль одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года
«Статья 209. Систематическое занятие бродяжничеством или попрошайничеством.
Систематическое занятие бродяжничеством или попрошайничеством, продолжаемое после повторного предупреждения, сделанного административными органами, – наказывается лишением свободы на срок до двух лет или исправительными работами на срок от шести месяцев до одного года».
Пока я безуспешно пытался вырваться из рук напарника, из ворот магазина с молодецким ревом, «жопой» назад, выскочил инкассаторский «уазик». Маневрируя по тесному дворику, «буханка», чуть не размазав нас о баки с мусором, вихляя, выскочила на улицу Убитого чекиста, едва разминувшись с медленно катящим по главной новым «Запорожцем», который от испуга взвизгнул клаксоном. Не обращая внимания ни на кого, инкассаторы резво умчались в сторону Госбанка, чье бордовое здание в стиле конструктивизма как раз пряталось за поворотом. Представив, как два «мусора» чуть не погибли в мусоре, меня пробило на истерический смех, что помогло Диме за шиворот затащить меня в ворота универсама и прислонить к груде металлических ящиков. Сделав это действо, Ломов замер в растерянности и стал беспомощно озираться по сторонам. По сценарию он должен был либо заорать: «Санитарка, тут раненый», либо «Вызовите скорую». Но кричать в пустые, длинные коридоры было глупо. Грузчики разбежались, любопытные продавцы не появились, только темно-коричневая пыль неопрятными клубами продолжала висеть в воздухе. Ни звука, ни шума шагов, ни гомона очевидцев. Очевидно, советские граждане стали чаще видеть сводку происшествий и отучились с дурацким любопытством мчаться на выстрелы. Отсмеявшись, я простонал: «Подожди, я сам все сделаю» и, свесив голову вниз, стал тщательно отряхивать темные разводы.
– Ты что делаешь, псих! – напарник попытался схватить меня за руку.
– Дима, это не кровь, это пыль от керамической плитки, – я старательно бил ладонью по рубахе, – вон посмотри!
Уголок, который меня спас, представлял собой жалкое зрелище. Разбитая кафельная плитка, висящая в воздухе, облако темно-коричневой керамической пыли и глубокая борозда в том месте, где кусок свинца не ушел в рикошет, а расколол керамический квадратик.
– Все со мной все в порядке. Давай охраняй место происшествия, а я пробегу по окрестностям!
– Куда ты побежишь? У него же пистолет!
– Дим, он давно уже убежал! Блин, все, давай, не держи меня.
Самый центр города – очень мало жилых домов и огромное количество контор, проектных институтов, различных управлений и трестов. Тысячи целенаправленно спешащих пешеходов, бабушек у подъезда почти нет, мам с детишками очень мало. Мне просто повезло, повезло относительно, конечно.
Через полчаса беготни по окрестностям, бесчисленных экспресс-опросов граждан одному милиционеру с покрытыми грязными разводами лицом и коричневыми пятнами на грязно-голубой рубашке удалось пересечься с траекторией движения нашего злодея, найти почти остывший след. В одном из старых дворов, сжатом со всех сторон чванливыми управлениями Транссиба, у ободранного ящика с мусором сидел классический бомж, невыносимо вонючий уже на дистанции в три метра, с свалявшейся бородой, мордой, опухшей во всех возможных местах и заплывшими, в гнойных корках, глазами. Счастливый до невозможности бомж уже был облачен в новенькие серые брюки от рабочей спецовки. Негнущимися гнилыми пальцами он держал такую же куртку, рассматривая ее на просвет подслеповатыми глазами.