Посвисти для нас
Шрифт:
Молодежи, учащейся сейчас в старших классах, душевное состояние, которое испытывали их сверстники более тридцати лет назад, скорее всего, покажется чем-то глупым и далеким, не имеющим к ней отношения. Однако в головах того поколения еще глубоко сидела мысль, что с семи лет мальчики и девочки должны быть разделены. В то время юноше было нелегко даже просто заговорить с девушкой, не говоря уже о том, чтобы дерзнуть взять ее за руку.
Они ждали три дня. Пять дней. По какой-то причине девчонки больше не появлялись…
Во время этого
В тот день они проводили глазами уже третью электричку, в которой опять никто не приехал. Одзу, разозлившись на собственную глупость, решил больше не заниматься этой бессмыслицей:
— Все! Я домой!
Он стал спускаться по насыпи к реке, оставив за спиной все еще медлившего Хирамэ. В этот момент вдалеке показалась четвертая электричка. Она едва тащилась в гору с уже знакомым ребятам унылым клацаньем.
— Погоди!
— Ну уж нет! С меня довольно этой дурости!
Вагон со скрипом подполз к остановке. Пустись Одзу бегом, он, возможно, успел бы вскочить в вагон до отправления. Но надежда все еще теплилась в душе, и из-за нее его ноги сделались как ватные.
Одна за другой с электрички сошли три школьницы в матросках. Разглядеть их поначалу было трудно — солнце слепило глаза, но когда они повернулись и двинулись в его сторону, о чем-то болтая, Одзу немедленно понял, что две из них есть те самые девчонки.
Одзу в растерянности оглянулся назад. Хирамэ, в своем стиле, быстро укрылся в тени стоявших на берегу реки сосен. Одзу тоже бросился к соснам.
Девчонки, естественно, должны были заметить, как он метнулся в сторону, и узнать в нем одного из мальчишек, которым тогда дали марлю, если, конечно, помнили его. Однако они по-прежнему вышагивали плечо к плечу и что-то обсуждали. Будто ничего не замечая вокруг, прошли мимо прятавшихся за соснами Одзу и Хирамэ.
— Поэтому я тебе и говорила: надо быть осторожнее, — услышал Одзу, не видимый за стволом дерева. Сомнений не оставалось: это был голос той самой загорелой большеглазой девчонки.
На какое-то время наступила тишина. Потом рядом с Одзу, словно вылезающая из земли картофельная гусеница, зашуршал Хирамэ.
— Ползем за ними! — прошептал он. Одзу заметил, что на лбу приятеля выступил пот.
Словечко «ползти» на школьном жаргоне, распространенном тогда в районе Хансин, означало «следить за девчонками», как черепаха, преследующая зайца. Просто ходить за ними, не говоря ни слова, — вот что такое «ползти».
Девчонки ушли уже далеко. Побелевшая дорога, следуя берегом реки, прямо уходила вперед. Они быстро переступали по ней видневшимися из-под форменных юбок стройными ножками в черных чулках.
— Значит, ползем… — Одзу проглотил слюну. — И что дальше?
— Я не знаю. Ползем пока.
— Скажи им
— Я? — Хирамэ неуверенно покачал головой. — Никак… не могу.
Девчонки вроде бы не видели, что их преследуют. Спустя некоторое время две из них свернули направо, помахав руками третьей — загорелой большеглазке.
Она остановилась, поправила что-то в портфеле. Одзу и Хирамэ тоже замерли на месте. Девочка пошла дальше, двое мальчишек последовали за ней в том же темпе. Расстояние между ними не менялось — не увеличивалось и не сокращалось. Так тогда было принято у тех, кто «ползал».
Девочка перешла по мостику на другой берег. Чтобы она их не заметила, Одзу и Хирамэ скорчились в тени ворот какой-то усадьбы.
Скоро она скрылась за обвитой плющом кирпичной оградой. Мальчишки, не сговариваясь, прыжками припустились следом.
Дом представлял собой смесь японской и западной архитектуры: к традиционному деревянному жилищу было пристроено здание в европейском стиле. Таких фешенебельных домов в районе Сюкугава и Асия было достаточно.
— Здесь написано: «Адзума». Чудная фамилия. — Поглядев на воротный столб, на котором висел фонарь, Хирамэ вздохнул, и на его землистом лице появилась улыбка, будто он сделал важное открытие. — Значит, ее зовут Как-то Там Адзума!
Мальчишки прислушались. Но из дома не доносилось ни звука. Так тихо бывает только в пустом доме.
Хирамэ погладил кирпичную ограду, как что-то дорогое его сердцу.
— Ты что делаешь?
— Эта ограда… — моргая, пробормотал про себя Хирамэ. — Может, на нее опиралась моя девочка.
— Идиот! — Одзу по-настоящему разозлился, хотя сам не знал почему. По всей вероятности, его вывели из себя эти наглые слова — «Моя девочка!», Она еще ничья!
— Не говори «моя девочка»!
— Почему нельзя?
— Потому что это грубо, неприлично.
— Как тогда ее называть? Моя детка? Так еще хуже.
Хирамэ поглаживал ограду двумя пальцами, пока не остановился перед вделанным в задние ворота ящиком, куда хозяевам доставляли молоко. Открыл его и вытащил полную бутылку.
— Ты что делаешь? Увидят же!
— Бутылочка! — с чувством прошептал Хирамэ. — Может, она прикладывала ее к губам, пила из нее.
— Дурак! Ты уверен, что она из нее пила? Может, ее папаша?
— А вдруг все-таки она…
В этот миг из дома послышался собачий лай. Визгливый, похожий на щенячий.
— Тоби! Тоби! — позвала собаку девочка.
Одзу и Хирамэ переместились ближе к тому месту, откуда доносился голос. Это был ее голос.
— Как же завидно!
— Что?
— Жить в таком доме, иметь собаку. А наша семья бедная. Какая уж тут собака! Мне даже свою мышь прятать приходится.
Да… Для двух неопрятных, неряшливых мальчишек этот дом действительно выглядел воплощением недостижимого счастья. Они еще ничего не знали о том, что такое счастье, о жизни вообще.