Шрифт:
Свои воспоминания я пишу на языке Англии - древней страны на Земле, песни и сказки которой любила Белая Гора. Ее завораживала человеческая культура тех времен, когда не было машин - не только думающих, но и работающих, так что все делалось напряжением мышц людей и животных.
Родились мы с ней не на Земле. Там в нашу пору мало кто рождался. На двенадцатом году войны, которую называли Последней, Земля превратилась в бесплодную пустыню. Когда Мы встретились, война длилась уже больше четырех веков и вышла за пределы Сол-Пространства. Так мы считали.
В некоторых
Одним из полезных - хотя бы отчасти - явлений, появившихся благодаря войне, был Совет Миров, что-то вроде межзвездного правительства. Прежде существовали отдельные договоры, но никто не считал вероятным создание единой организации, поскольку минимальное расстояние между любыми двумя обитаемыми системами - три световых года, а есть и те, до которых все пятьдесят. Ответ на вопрос приходит спустя столетие, с Эйнштейном не поспоришь.
Штаб Совета Миров, если у него был штаб, располагался на Земле. Жить там было плохо. На больной планете обитало меньше десяти тысяч человек - странный коктейль, состоявший в основном из политиков, религиозных экстремистов и ученых. Почти все скрывались под стеклом. Туристы заглядывали в купола, смотрели на руины, но надолго задерживались немногие.
Вся поверхность Земли была по-прежнему опасна, так как фундири наводнили ее нанофагами - микроскопическими аппаратами, настроенными на поиск концентраций человеческих ДНК. Проникнув под кожу, они размножались в геометрической прогрессии, разрушая тело - клетку за клеткой. Больной мог жаловаться на головную боль, лечь поспать, а через несколько часов от него оставался лишь сухой скелет на куче пыли. Когда люди кончились, нанофаги мутировали, стали охотиться за ДНК вообще и стерилизовали весь мир.
Нас с Белой Горой «вырастили» невосприимчивыми к нанофагам. ДНК у нас закручены в обратную сторону, как у многих людей, родившихся или созданных на том этапе войны. Поэтому мы могли без защиты пройти через сложные шлюзы и ступить на выжженную почву.
Сначала она мне не понравилась. Мы были друг другу чужаками и конкурентами.
Завершив последний шлюзовой цикл, я шагнул наружу. Она сидела у выхода из купола «Амазония» на раскаленном камне и о чем-то размышляла. Нельзя было не признать, что она удивительно красива. Вместо одежды - лишь блестящий узор, нанесенный голубой и зеленой красками прямо на кожу. Кругом все серело и чернело, особенно спекшийся стеатит, в который превратились некогда могучие джунгли Бразилии. Небо как кобальт, купол - черно-серое зеркало.
– Добро пожаловать на родину, - сказала она.
– Ты - Человек Воды.
Она не ошиблась в склонении, что меня удивило.
– Ты ведь не с Петроса?
– Нет, конечно.
– Она развела руками и окинула взглядом свое тело. Наши женщины всегда закрывают хотя бы одну грудь, не говоря уже о детородных органах.
–
– На Селедении тоже так не одеваются. Хотя я там, конечно, не был.
– Только на пляже. Тут очень тепло.
Пришлось согласиться. Еще до выхода мне говорили, что никто не помнит такой жаркой осени. Я снял рубашку, свернул и оставил у двери вместе с герметичной коробкой с продуктами, а потом тоже влез на камень, только на другую сторону - теневую, попрохладнее.
От нее чуть пахло лавандой, возможно из-за краски на коже. Мы соприкоснулись ладонями.
– Меня зовут Белая Гора. Ветерок-Луг-Ручей.
– А где остальные?
– спросил я.
На Землю пригласили двадцать девять художников - по одному с каждого обитаемого мира. Люди, встречавшие меня в куполе, сказали, что я прибыл девятнадцатым по счету.
– В основном путешествуют. Переезжают из купола в купол в поисках вдохновения.
– Ты давно тут?
– Нет.
– Она потянулась босой ногой и прочертила большим пальцем извилистую линию в пыли.
– Вот это - самое главное. Не история, не культура-Дома ее поза могла бы показаться жутко сексуальной.
Но тут я был не дома.
– Ты, когда изучала мой мир, побывала на нем?
– Не-а. Денег не было. А несколько лет назад добралась.
– Она улыбнулась мне.
– Там красиво почти так же, как я себе представляла.
Потом она произнесла три слова по-петросиански. Их трудно перевести на английский - в нем ведь нет палин-дромического наклонения1: «Мечты питают искусство, искусство питает мечты».
– А когда ты посещал Селедению, я была еще слишком маленькой, чтобы учиться у тебя. Правда, я многое взяла из твоей скульптуры.
– Сколько же тебе лет?
– По земному счету, около семидесяти осознанных. В сжатом времени - чуть больше ста сорока пяти.
Арифметика никогда мне не давалась. Значит, так: от Петроса до Селедении двадцать два световых года, что дает нам около сорока пяти сжатых. Расстояние между Землей и ее планетой чуть меньше сорока световых лет. Получается запас на полет в двадцать пять световых лет от Петроса и обратно.
Она коснулась моего колена; я вздрогнул.
– Не перегревай мозги. Я сделала крюк - после твоего мира отправилась на Тега-Цент.
– Правда? Как раз когда я там был?
– Нет, мы разминулись меньше чем на год. Жалко было: я ведь именно из-за тебя туда полетела.
– Она опять составила палиндром на моем языке: «Охотник становится дичью, дичь становится охотником».
– Так вот и мы. Может, ты меня еще чему-нибудь научишь.
Ее тон меня не слишком волновал, но я ответил очевидной фразой:
– Скорее наоборот.
– Ой, вряд ли.
– Она сдержанно улыбнулась.
– Тебе нечему учиться.
Наверное, я просто не могу учиться. Или не хочу.
– Ты к воде спускалась?
– Один раз.
– Она соскользнула с камня и принялась отряхиваться, хлопая ладонями по телу.
– Там интересно. Все как будто ненастоящее.
Я взял коробку с едой и пошел следом за нею вниз по тропинке, которая вела к развалинам. Она попросила у меня немного попить - ее фляга так нагрелась, что можно было чай заваривать.