Посвящается Белой Горе
Шрифт:
– Их впечатлило?
– Ну, говорят, он человек богатый, известный, должно быть, путешествовал со всеми удобствами.
– Мы оба расхохотались.
– Сообщила я им, что за удобства на Тета-Центе.
– Там хоть нанофагов нет.
– И вообще ничего. Долгий был год. А ты ведь там и года не пробыл?
– Ага. Наверное, если бы я задержался, мы бы встретились.
– По словам твоего агента, ты собирался там остаться на два года.
Я налил ей и себе вина.
– Знал бы, что ты прилетишь, - может, потерпел бы до следующего корабля.
– Было бы очень любезно
– Она смотрела в стакан, но не пила.
– Вам, богачам да знаменитостям, не приходится терпеть Тета-Цент. А мне, чтобы оплатить билет, пришлось подписать годовой договор.
– То есть ты была, по сути дела, рабыней?
– Скорее женой. Глава поселка вдовец, меня проспон-сировал в обмен на то, чтобы я привила его детишкам кое-какую культуру. Языком с ними позанималась, искусством, музыкой… И то и дело приглашал меня к себе в апартаменты. Тоже культура своего рода.
– Жуть какая. Тебе что, приходилось… спать с ним? Твой контракт в этом заключался?
– Ну, в контракте ничего такого не было, но иначе я бы лишилась расположения своего нанимателя.
– Она сложила пальцы щепотью: - Да у него там почти ничего и не было.
Я прикрыл улыбку ладонью и, наверное, покраснел под слоем грязи.
– Я тебя что, смущаю?
– спросила она.
– Судя по твоим работам, это невозможно.
Не сумев удержаться от смеха, я ответил:
– У меня другие культурные ценности. Знаешь, нет такой таблетки, чтобы человек перестал быть петросианцем.
Белая Гора толерантно улыбнулась:
– Петросианская женщина не пошла бы на подобное?
– Женщина остается женщиной. Некоторым это, по секрету сказать, и понравилось бы. Но в большинстве они бы били себя в грудь и кричали, что лучше умрут или убьют того мужика.
– Однако они бы ничего такого не сделали, да? Не продали бы свое тело за билет?
Она села одним легким движением танцовщицы, повернулась лицом ко мне. Из-под глины показалась розовая кожа.
– Не стал бы говорить так резко, - я сглотнул, видя, как она разглядывает меня, - но - да, не сделали бы. Во всяком случае, если бы собирались вернуться.
– Вряд ли кто родом с цивилизованной планеты захотел бы остаться на Тета-Центе. Мерзкое место.
Пришлось перевести разговор на более безопасную тематику.
– Руки у тебя такие, что едва ли ты целыми днями ворочаешь огромные камни. С чем ты обычно работаешь?
– Много с чем.
– Она перешла на мой язык.
– Иногда ворочаю маленькие камушки.
– Таким каламбуром на Пет-росе называли мужские яички.
– Мне нравится писать красками, но основа моей известности - светозвуковая скульптура. Здесь хотела что-нибудь поделать с водой, заняться внутренней иллюминацией прибоя, но говорят, не получится - они не могут изолировать часть океана. Разве что в пруду, но там нет ни волн, ни приливов.
– Понимаю.
Ученые Земли нашли способ очистить ее поверхность от нанофагов. Но прежде чем терраформировать планету, они хотели выделить небольшую зону для «парка памяти» - чтобы люди не забывали Стерилизацию и те долгие века, когда все вокруг отравляли
Со всех, кроме самой Земли. На Земле люди искусства давно уже только этим и занимались.
На проведение конкурса ушли десятки лет. На каждую из обитаемых планет отправлялся представитель комиссии, причем по четкому графику. Обнародование результатов откладывалось с таким расчетом, чтобы все художники прибыли на Землю примерно в одно и то же время.
Никто не отказался. Даже тем, кто не выиграл конкурс, гарантировался гонорар вдвое больший, чем они получали за то же время у себя дома в свой самый удачный год.
Общая сумма была так велика, что не имела смысла для нормального человека. Я сам - отнюдь не бедняк и происхожу с планеты, где богатство не редкость, так что мне, равно как и еще полудюжине мастеров, хватило одного интереса посмотреть, что можно сделать за такие деньги. Если премию получит житель Тета-Цента или Лаксора, у него, пожалуй, окажется больше средств, чем у правительства его планеты. Если не дурак, больше его на родине не увидят.
Художники должны были договориться, где разместить парк, площадь которого ограничивалась ста квадратными кайметрами. Если же им не удастся прийти к соглашению - что казалось мне неизбежным, - принять решение, заслушав аргументы каждой из сторон* должен бьдл комитет по проведению конкурса.
Большинство мастеров, отобранных' для участия в проекте, привыкли, как и я, работать в монументальном масштабе. Правда, с Лаксора прилетела женщина-композитор, а еще двое были обычными специалистами по росписи стен - один работал красками, другой занимался мозаикой. Произведения Белой Горы по самой своей природе не могли храниться долго. Она обычно устраивала что-нибудь повторяющееся, вроде периодически включающегося фонтана. Но, вероятно, у нее хватило бы воображения и на большее.
– Может, и неплохо, что мы встретились не как наставник и ученица, - сказал я.
– Про ту первую технику, что ты упомянула, я не знал.
– Это не техника.
– Она, похоже, задумалась, что-то вспоминая.
– Дело в другом. Я готова была гранит грызть, лишь бы понять, как у тебя получается то, что ты делаешь.
– Она сложила руки на груди. Посыпался песок.
– В десять лет родители взяли меня посмотреть на Скалу Гауди.
Работа то была ранняя, но до сих пор меня радовавшая. Городской совет Треслинга - процветающего морского порта - нанял меня «что-нибудь сделать» с бесполезным крутобоким островком посреди гавани. Я его слегка подплавил в знак почтения к одному земному художнику.
– Только… ты извини… Ну, по-моему, на нее трудно смотреть. Она чужая, бесцеремонная.
– Не стоит извиняться за свое мнение. Конечно, Скала была чужой - она ведь должна была напоминать Испанию! А что бы ты сделала?
Она встала, подошла туда, где раньше было окно, и облокотилась на подоконник.
– Не знаю. Я ведь совсем не знакома с твоими инструментами.
– Она поцарапала камень куском бетона.
– Забавно: земля, вода, огонь и воздух. Ты - земля и огонь, а я - два остальных.