Посвящение
Шрифт:
— Привет, — крикнул я им. Они что-то прошепелявили, но я не расслышал. «Не идти же мне к ним? — подумал я и отвернулся к Эве. — Ни за что к ним не подойду». Девчонки стали шушукаться. Тогда я пожал плечами и вообще повернулся спиной.
— Привет, — еще раз сказал я Эве.
Она промолчала, только глазами вскинула.
— Ты сюда как попала?
— На машине приехала, — язвительно ответила Эва.
— В гости, что ли?
— Если не против, то да.
— Не сердись.
— Ты меня
— Не сердись, ну.
— Ты мне надоел, и все остальные тоже. Я отсюда сбегу.
— Я с тобой, — вызвался я, думая, что она обрадуется этой совместной акции.
— Ты останешься здесь. Потому что ты трус.
— Я не трус…
— Не подумай, что я уже все забыла. Просто на свете бывают вещи, которые приходится скрывать. Кстати, — добавила она словно бы между прочим, — я на тебя отцу нажаловалась…
— А давайте качели подвесим, — сказал один из мальчишек-Пожгаи.
— Подвешивайте, — ответил я и вышел из зимнего сада.
14
Мне хотелось смеяться. Я знал, что она наврала. Решила меня испугать. Думает, я боюсь ее. Ошибается! И трусить я никогда не трусил. Драться я не люблю. Но это вовсе не трусость. Вот если бы я сбежал отсюда, это была бы трусость. Но я сильный и родителям смело в глаза могу посмотреть…
Тут я задумался. Будто туча, пронесся в сознании страх. «А могу ли?.. А вдруг не врет?.. Вдруг и вправду нажаловалась?..»
Вот войду я сейчас в гостиную, а отец ее встанет и скажет мне: «Собирайся. Нас ждет машина». Хотя ведь машина ушла. «Я тебя посажу!» «Ты не сделаешь этого!» — закричит моя мать. Но он может. Потому что главней. У них и дом красивее нашего.
В голове у меня все смешалось, все вывернулось наизнанку, нервы отказывались служить. Мне хотелось теперь только плакать. Но лечь я не смел, кто-нибудь мог войти ко мне в комнату. В любой момент.
Я куда-то поплелся.
Сидике… Сидике расскажу обо всем… Но тут из гардеробной меня окликнула мать. Она стояла на коленях перед шкафами с распахнутыми настежь дверцами. Вокруг громоздились кучи белья — скатертей, простыней, салфеток и полотенец. Мать выбрасывала из шкафов все новые и новые кипы.
Ее присутствие меня успокоило.
— Что ты ищешь?
— Да белую скатерть, чтоб ей провалиться! Ты не видел? — взглянула мать на меня.
— Нашла кого спрашивать.
— Да я так спросила, на всякий случай, — до пояса скрывшись в шкафу, пробурчала она, потом вскрикнула, потеряв терпение: — Как сквозь землю, проклятая, провалилась! Зови бабку!
— Сейчас позову, — сказал я и двинулся было с места, но мать задержала меня.
— Нет, нет, нет, лучше я! А ты Сидике позови.
— Хорошо.
Она была в кухне. Стоя в
— Сидике, поди на минутку, тебя мама зовет… — сказал я. От непривычно мягкого тона она смутилась. Не знала, бросать ли работу, идти или сперва закончить.
— Дюрика… у меня галушки разварятся. Скажи, что я скоро приду.
Мать с бабкой стояли у ящика с грязным бельем. Содержимое его валялось у них под ногами. Обе держались за пояс и растерянно покачивали головами.
— Ну что? — повернулась мать.
— Сейчас придет, только галушки доварит.
— Да точно тебе говорю, — сказала бабка.
— Не знаю, не знаю.
— Ты вот всем доверяешь, а потом расплачиваешься!
— Ну что вы городите, мама! Зачем ей сдалась эта скатерть на двенадцать персон!
— Солдатик ее отслужит, они и поженятся.
— Мама!..
Мать задумалась, не ответив мне. Во мне закипело отчаяние. Неправда это, она не могла украсть! Я внезапно почувствовал себя виноватым. Как будто я украл эту скатерть… Почувствовал, что краснею. Нет, Сидике не могла украсть! Зачем ей? Я тоже не брал.
— Наверно, она завалилась куда-нибудь! — крикнул я возбужденно.
Бабка набросилась на меня:
— Дюри, ты покраснел, ты знаешь все!
— Ничего я не знаю.
Вошла Сидике. Мать — она стояла спиной — заставила себя улыбнуться и повернулась к девушке.
— Вы случайно не видели белую скатерть, Сидике?
Та застыла в недоумении.
— Ну, камковую, белую!
— Нет, не видела.
— Мы уж все перерыли, — встряла бабка. — Пропала…
— И Дюрика ее не видал…
— Среди белья, что вы гладили, ее не было?
— Нет, нет… Я бы запомнила…
— Вверх дном все перевернули, — сказала мать и разворошила кучу белья.
— Ее точно не было среди глажки?
— Нет, нет, уж поверьте…
До Сидике, похоже, только теперь дошло, что имела в виду старуха. Она побледнела.
— Если сожгли, то признайтесь лучше!
— Прямо не знаю, как теперь накрывать…
— Не жгла я… ее ведь там не было… — бормотала Сидике.
Меня охватило бешенство, я заорал:
— Да не гладила она скатерть, ее там не было!
Мать шагнула ко мне и вкатила мне оплеуху. Тяжелый перстень попал по губе, губа треснула.
— Получил? — прошипела она. — Будешь знать… когда можно орать!
Я уставился на нее. Ко мне подскочила Сидике, но бабка, вцепившись ей в руку, оттащила девушку в сторону.
— Ты украла. Поди, для приданого себе присмотрела?
Я схватился за рот. Ладонь была вся в крови. Я машинально, не отдавая себе отчета, размазал ее по лицу. Во рту было солоно и отдавало железом.