Посылка для капитана
Шрифт:
Посетителей еще не было, до открытия почты оставалось полчаса.
Анастасия не очень ловко перехватила холодный, скользкий зонт в другую руку, случайно нажала на кнопку, мокрая ткань громко хлопнула.
– Настюш, ну, как ты?
Мария Кондратьевна, аккуратно подоткнув кончик шпагата, положила уже довольно увесистый клубок на стул, шагнула навстречу, выразительно сделав глазами веселым молодухам, чтобы визжали потише.
Девки смолкли. Соломатина оправила вязаную кофту ярко желтого цвета – зять привез из дальнего рейса, хочешь, не хочешь, а надо носить, да и цвет уж
Анастасия опустила голову.
– Нормально. Спасибо.
А что еще тут сказать?
Она справилась с зонтом и подошла к старому платяному шкафу с болтающейся на одном гвозде инвентарной биркой.
– Давай-ка чайку горячего с дороги, вымокла, поди, вся.
Соломатина затолкала клубок в висевшую на стуле хозяйственную сумку, нашарив заодно пачку земляничного печенья, прикрикнула молодухам: – Девки, живо, скоро открываемся!
Анастасия не хотела садиться за стол. Она понимала, что за чаем будут расспросы, как всё прошло вчера, сколько народу пришло на кладбище, сколько осталось потом на поминки, и где они проходили, неужели в этой занюханной «Тишине», что на привокзальной площади?
Народу на похороны пришло, действительно, немного. Давние сослуживцы Владимира – седые, сморщенные, словно врастающие в землю, мужики, бывшие подводники, плававшие с ним на одной лодке.
Были из береговых служб, с кем пришлось когда-то пересечься, да так, что обычное знакомство перешло пусть не в крепкую дружбу, но доброе приятельство на года.
Моряки взяли на себя все расходы по организации похорон, а после кладбища сели в старенький, отслуживший свое гарнизонный автобус, и поехали поминать Володьку в офицерскую столовую, где по прикидкам, сделанным бывшим штабным начфином – говорливым хохлом с блестящей, как бильярдный шар, лысиной, организовать вполне приличные поминки вышло даже дешевле, чем в ресторане «Тишина» на привокзальной площади.
Анастасия повесила в шкаф сырое пальто, прошла к своему рабочему месту. Привычно выдвинула верхний ящик письменного стола, достала небольшое круглое зеркальце.
Она ожидала, что сейчас оттуда посмотрит резко состарившаяся сорокапятилетняя женщина, на которую беззастенчиво пялят глаза жизнерадостные Лида и Рая, но Анастасия увидела в зеркале себя прежнюю, почти не изменившуюся, ну, разве что, глаза промокли от слез и немного утратили свою голубизну, да морщин под ними чуть прибавилось.
Она махнула пару раз деревянной расческой по копне светлых волос, привычным движением собрала их в тугой пучок, одернула рукава темно-коричневого шерстяного костюма.
Нет, надо, пожалуй, налить чашку чая покрепче, Анастасия вспомнила, что сегодня не завтракала.
– Девушки, сюда подойдет кто-нибудь?
Через слегка приоткрытое окошко, ведущее в зал посетителей, пролезла сухая, шершавая ладонь с распухшими от ревматизма пальцами, сжимавшими почтовое извещение.
– Ну, что вам? – Соломатина резко откинула фанерную створку, и сразу потянуло холодом, похоже, первый посетитель забыл прикрыть за собой входную дверь.
– Между прочим, уже пять минут, как рабочий
Анастасия достала из стола пластмассовую линейку со стершимися от времени делениями, посмотрев на затупленное острие карандаша, стала искать по ящикам точилку.
– Настюш, посмотри эту бандероль.
Соломатина протянула подмокший бланк почтового извещения с размытым штампом.
Анастасия отложила в сторону точилку, сняла с полки толстую, проклеенную скотчем, амбарную книгу, замерла, о чем-то задумавшись.
– Ладно уж, занимайся своим делом, сама посмотрю, – начальница с легкой досадой забрала у неё гроссбух.
Рая с Лидой молча раскладывали почтовые конверты по ячейкам, бросая на Анастасию короткие взгляды.
Ладно, когда-нибудь и это пройдет, подумала она, заметив, как вчерашние школьницы таращат густо намазанные черной тушью глаза и щиплют друга дружку за упитанные бока, призывая к серьезности.
Смерть Владимира еще не дала осознать себя в полной мере, и не дала прочувствовать одиночества, к которому она с годами успела привыкнуть, провожая мужа в дальние походы. Сейчас она понимала, что теперь пришло совсем другое одиночество. Безвозвратное одиночество навсегда.
Уходя сегодня на работу, она представила, как вернется вечером в пустую и темную квартиру, но ей, почему-то, совсем не захотелось плакать.
Анастасия шла утром по шатким мосткам, перекинутым через тронутые первым заморозком рвы городской окраины, думая по привычке о том, что надо будет купить после работы, и что приготовить мужу, которому день ото дня становилось всё трудней принимать пищу. Последнее время он ничего не ел, и лишь теплый компот, перекатывался с громким бульканьем из красивой голубой чашки в перехваченное жаждой горло, не принося облегчения организму, уставшему бороться с болезнью.
Последние полгода Анастасия жила, словно в тяжелом, изматывающем сне, когда кажется, что вот еще совсем немного, когда станет уже очень страшно, то ты проснешься, откроешь глаза и увидишь знакомую комнату, бордовую скатерть с ярким узором, и подкрашенные скупым северным солнцем любимые занавески на окнах…
Но пробуждение не приходило, а муж слабел на глазах.
– Держитесь, – шепнула медсестра поликлиники, пришедшая делать очередной обезболивающий укол.
Девять лет супружеской жизни с Владимиром пролетели как миг.
Казалось, совсем недавно Анастасия встретилась с молодым лейтенантом, прибывшим в их неласковый город из теплых южных краев.
Познакомились здесь же на почте, когда моряк пришел получать бандероль, проделавшую долгий путь из далекого теплого города.
Расписавшись в книге, офицер отошел к столу у окна, разорвал бечевку, стянувшую плотную оберточную бумагу и тут на свежевыкрашенный с неделю назад пол что-то дробно посыпалось.
– Это грецкие орехи…
Сначала в окошке отдела доставки показался черный околыш военно-морской фуражки, а следом вынырнуло покрасневшее от смущения, но очень милое в своей растерянности лицо.