Потанцуй со мной
Шрифт:
— Ну Илья со своей малолеткой. Ветер и Мот. Всё. Ты меня пугаешь, Сурикова.
Да мне самой страшно, Ал.
Я не успеваю подумать о том, чтобы запомнить сегодняшнее число как дату нашего окончательного с Мотом расставания, когда по второй линии в ухо мелкими монотонными сигналами врезается вызов Матвея.
И даже после того, что сегодня произошло, и что я увидела десятью минутами ранее, не останавливает меня от того, чтобы не брать трубку.
— Всё, Ал, извини, что разбудила.
Первое, что я слышу — это неприятное шуршание и скрежет, будто динамиком водят по какой-то поверхности. Очень быстро этот звук обрывается тишиной, вдалеке которой слышатся звуки электронной музыки.
— Алло. Матвей? — вкрадчиво спрашиваю я и слушаю.
Слышу глубокое частое дыхание на том конце провода.
Нервозно накручиваю прядь волос на палец, чувствуя, как тревога начинает подниматься от кончиков пальцев ног и расползается липким холодным потом по всему телу.
— Юююля, ттты мм-меня слышишь, Юль? — заикаясь, надсадно шепчет Свирский.
— Матвей, что с тобой? Что случилось? Где ты? — мои руки дрожат при мысли, что с ним происходит что-то ужасное.
Панический страх охватывает внутренней нервозной дрожью и я покрываюсь мурашками.
— Юля, мне страшно. Оннни везде, — мученически стонет. Слышу глухой удар, отражающийся эхом от стен. — Ммммне плллохо. Ввсё плывёт.
Боже…
— Матвей, — мой голос срывается, переходя на шепот. — Где ты находишься?
Он начинает скулить.
Истошный кашель вперемешку с душераздирающим воем сворачивает мою кровь точно прокисшее молоко.
От ужаса у меня закладывает уши.
Я мечусь глазами по темной комнате и не понимаю, что нужно делать.
Мне страшно.
Где он, что с ним?
— Матвей, не молчи! — собираю все крупицы сил, и что есть мочи кричу в трубку. — Матвей, разговаривай со мной, твою мать!
— Забери меня. Забери меня отсюда. Они близко, Юляяяяя… — плачет. — Если ты не приедешь, Юль…я… — кашляет и связь обрывается.
Хватаюсь за голову и несусь к шкафу.
Достаю всё, что можно, и бросаю на пол.
Надеваю первые попавшиеся джинсы, толстовку и собираю волосы в высокий хвост.
Я не знаю, куда несусь.
Я не знаю, где мне его искать и нужно ли это вообще делать после всего того дерьма, что сегодня натворил Матвей.
Но я просто не могу бросить его в беде, хотя прекрасно понимаю, что творю полное, мать его, безумие, срываясь в никуда в третьем часу ночи, никого об этом не предупредив.
Судя по тем фото, сделаны они были на «Этажах».
Я не уверенна, что найду его там, но вызываю такси, беру телефон и несусь туда, где, вероятно, буду жалеть обо всем.
Огни большого города проносятся с космической скоростью, потому что в это время московские проспекты пусты и мое такси летит ракетой, но я никого и ничего
Попасть в Этажи не составляет труда и даже то, что я одета, как будто бы я сюда приехала прямо с утренней пробежки, не вызывает у охраны вопросов, пропуская меня в любимое место молодёжной тусовки.
Накуренный под завязку клуб щиплет глаза, вызывая обильное слезотечение, но двигаюсь я уверенно, потому что знаю каждый долбанный метр этого злосчастного места.
Здесь всегда, даже в будний день можно словить хайп и, кажется, это место никогда не спит. Но сегодня в этом часу ночи здесь немноголюдно: отдельные накуренные особи точно зомби перемещаются со стеклянными глазами вдоль столиков, а на танцполе дрыгаются те, кто уже вошел в дурманный астрал или прилично надрался.
Полусонный диджей, не напрягаясь, потягивает энергетик, оставляя пульт менять треки самостоятельно. Сейчас, если вдруг запоет Леонтьев, никто не заметит и в том же ритме вся эта нечисть будет качаться из стороны в сторону.
Лучи лазерного стробоскопа ослепляют, но я старательно шарю глазами по присутствующим, пытаясь увидеть хоть какую-нибудь знакомую рожу.
И когда один из таких лучей проходится по полулежачей фигуре в нескольких от меня метрах, я узнаю в ней Матвея.
Меня радует, что я его нашла, но убивает то, что я вижу.
Его голова закинута на высокую спинку дивана.
Он один.
Но то, что здесь тусовалось большое количество человек, свидетельствуют несколько десятков пустых и полупустых стаканов. Валяющиеся бутылки, несколько видов кальянов, полная пепельница окурков и скромная закуска — доказательство, что сегодняшний вечер прошел под девизом «нажраться в хлам».
Я боюсь подходить к нему, потому что мне кажется, что он умер.
Его тело неподвижно и даже в этом затемненном помещении мне видно, что кожные покровы Свирского выглядят синюшно-ненормальными.
У него приоткрыт рот, а на груди брендового бомбера засохли рвотные массы.
Зажимаю обеими руками губы, потому что к горлу подкатывает тошнотворный комок.
Качаю головой как полоумная, до сих пор не осознавая, что с ним это происходит.
И со мной.
Я понимаю, что теряю время, и правильней будет позвать кого-нибудь на помощь, но я подхожу к Матвею и трогаю его за руку.
Чувствую очень слабый пульс и выдыхаю.
Почему он один?
Где все, которые так активно всегда гуляют за его счет и называются друзьями?
— Матвей, Матвей, — аккуратно трясу парня.
Он в отключке.
Опускаю глаза и смотрю на расстёгнутую молнию джинсов и перед глазами вновь всплывают кадры из видео.
Но, черт…
Я здесь не для этого.
Собираю слезы рукавом толстовки и принимаюсь ожесточённее трясти Матвея.
— Матвей, ты меня слышишь? Очнись.