Потерянная Россия
Шрифт:
Толстой написал рассказ «Чем люди живы»; Брешковская своей жизнью доказала, что люди живы любовью к человеку, служением своему Богу в правде и истине. Она не оставила многотомных сочинений, не вписала своего имени в список знаменитых государственных деятелей, не обессмертила себя каким-либо героическим жестом, приковывающим внимание толпы. При желании можно написать политическую историю России, не упоминая о Брешковской, но без нее не может уже обойтись сама история, ибо без Бабушки духовно ущербленной оказалась бы современная Россия.
Пусть не думают, что я хочу стилизовать Брешковскую под мои личные настроения или под «упадочные» религиозные тенденции постреволюционных поколений. Нет. Напомню здесь написанное
«Мое влечение ко всему страдающему человечеству росло вместе со мною, а учение Христа служило мне опорой и утешением…
Постоянно слышанное суждение, что люди не в силах идти по стопам Христа, меня не трогало. Он учил. Значит, признавал нас способными следовать Его учению. Таким сознанием было полно мое мировоззрение, когда я еще не читала ни одной социалистической книжки. С ними я впервые познакомилась в тюрьмах, когда моя деятельность уже бесповоротно определилась. В работе моей учение Христа всегда занимало центральное место…
Посильное служение Правде стало для меня образом религии. Во всех трудных минутах я мысленно обращалась за помощью к той Силе, коей все существующее обязано своим поступательным ходом. В ней, в этой Силе, бесконечно мудрой и бесконечно предвидящей, я не перестаю черпать сознание целесообразности усилий человека в достижении высшего порядка чувств и мыслей. Я ей молюсь, я ее призываю. Без ощущения присутствия этой Творческой Силы — Господа Бога нашего — мне было бы темно и бедно…
Поэтому социалистические теории (и старые и новые) не являлись для меня полным откровением жизненной правды. Я относилась к ним лишь как к попыткам выработки форм общежития, наиболее отвечающих запросам данного времени, и притом как к формам далеко не совершенным. Для меня все это — кодексы хозяйственного устройства народов на более справедливых началах, а не идеалы человеческой личности с высшими запросами ее духовной жизни. И говорю откровенно — не социализм как “теория” руководил моим отношением к людям и дал мне возможность привлекать и молодых и старых к работе на поднятие достоинства человека…
Таким образом, учение христианское ставлю несравненно выше социалистического. Последнее имеет глубокое значение лишь тогда, когда оно озарено светом слов Христа: люби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, всей душою твоей, всем разумом, всей силой. Люби ближнего своего, как самого себя. Без такого напряжения души нашей социализм остается теорией, а не учением жизни».
Служение правде через любовь к человеку было религией Брешковской всю жизнь, от ранней юности и до последнего смертного часа. Менялись рассудочные формулы ее веры, но суть оставалась неизменной. Она была народницей уже в крепостной усадьбе своих аристократических родителей, когда слушала жития святых, которые ей читала мать, когда умилялась перед подвигом святой Варвары Великомученицы. Она оставалась подражательницей Христу, когда бродила убогой странницей из села в село, из города в город, все достояние свое имея заброшенным за спину в маленьком узелке.
Уйдя на утре зрелой жизни из богатого дома, из любимой семьи, она уже всю жизнь не имела ни своего постоянного крова, ни имущества, ни даже одежды. А если ей навязывали лишнее платье или запасную рубашку, она сейчас же отдавала «лишнее» тем, кто был еще ее беднее.
Она входила во дворцы и в тюрьмы одинаково спокойно, свободно и гордо, ибо и тюрьма для нее была простым продолжением жизни, посвященной любви к человеку. «Не то страшно, — говорила она, — чего люди боятся: бедность, преследования, тюрьма, а то, что их не пугает, — обывательщина, жизнь для себя».
Со всеми людьми обращалась она одинаково любовно — с партийным товарищем и со стражником, гнавшим ее на этап. «Он
Профессионально политикой она не занималась, но ее религиозное отношение к праву человека на социальную справедливость превратило ее жизнь в упорную политическую борьбу, не знавшую пощады ни себе, ни другим. Спекулянтов в политике она отвергала без всяких колебаний, ибо для нее политика была не «грязным делом», а делом жизни, служением правде.
О Брешковской легче написать житие по стародавним образцам, чем современную биографию. И действительно, только глубокой верой, неугасимым внутренним пламенем любви может быть подвигнут современный человек на жизнь, прожитую Бабушкой. Эту жизнь можно целиком принять или отвергнуть; земно ей поклониться или отвернуться с глумлением над «диким юродством». Но нельзя найти ничего среднего, примиряющего любовь с ненавистью, правду с ложью, Христа с Антихристом.
Отсюда ее суровое отрицание большевистской Москвы. Для нее невозможна была софистика, подыскивающая оправдания злу то в наследии прошлого, то в грядущих достижениях.
Вся ее жизнь была одним бурным потоком любви, стихийно смывавшим на своем пути все плотины, выстроенные расчетливым рассудком. Брешковская была безрассудной совестью, восставшей на бессовестный рассудок.
И что удивительно и чудесно: безрассудство оказалось высшим Разумом. Ибо кто же, зрячий, может сейчас не видеть, что путь Брешковской, путь служения правде через любовь к человеку есть единственный путь, на котором могут спастись люди от захватывающего их со всех сторон цивилизованного варварства.
Целеустремленная интуиция Брешковской гениальна. Как спущенная с тетивы стрела, она ни разу не могла уклониться от пути, ей предназначенного. И эта неуклонность в исполнении взятого на себя бремени воспринималась иногда окружающими как черствая суровость.
Но, отметая в своей жизни все личное, разве не была она всего неумолимей к самой себе?!
Неповторимый образ Брешковской не был бы завершен, если бы не знали мы, что до последнего дня своей жизни она про себя неустанно и строго судила свою «грешную» жизнь. «Хочу, чтобы вы знали, — обратилась она перед смертью к своим ближайшим друзьям, у которых жила [273] , — что не напрасно тратили вы и ваши усилия, и вашу искреннюю любовь: вы дали мне возможность передумать и пересмотреть все мое многообразное прошлое». И пересмотр этот, знаю я, связан был с великою мукой.
273
Л. В. и В. Г. Архангельским и Б. Н. Рабиновичу.
Совершив удивительный подвиг самоотреченной любви, Брешковская сомневалась, был ли смысл в ее жизни, оправданны ли те страдания, которые, уходя из родного дома, причинила она своим любимейшим и ближайшим по крови. Никто на земле не мог и не смел дать ей успокоительного ответа. Да и не приняла бы Екатерина Константиновна благополучного утешения, она должна была до конца в борениях напрягать свое неуемное сердце. Сильным нет покоя!
«Природа, — написала Брешковская в своем прощальном письме, — дала мне слишком много эмоций, чтобы жизнь моя могла идти ровными размерами без бурных скачков… Во всяком случае могу сказать, что жизнь была ко мне милостива… И тем, кто принял меня своим другом, я бесконечно благодарна не только здесь, но и в том будущем мире». Мы же должны благодарить бесконечно мудрую и предвидящую Силу за то, что Брешковская жила среди нас и учила нас подвигу достойной человека жизни. Мы должны быть благодарны за то, что на нашу гордость Екатерина Константиновна была создана духовным гением России…