Потерянная Россия
Шрифт:
П. Н. Милюков был решительным противником этой тактики. Убедительными для большинства Государственной думы доводами он доказал, что на время войны Государственная дума должна отказаться от всякой политической борьбы и, стиснув зубы, помогать воевать тому правительству, которое оказалось у власти в минуту начала войны. С этого момента П. Н. Милюков становится влиятельнейшим вождем нового либерально — октябристско — консервативного большинства. Именно война устранила психологические препятствия к объединению еще недавно непримиримых противников — конституционного демократа П. Н. Милюкова и октябриста А. И. Гучкова. Начался период политического молчания Государственной думы. Огромная техническая работа на пользу войны шла в думских комиссиях, и там только допускалась деловая критика
Но этот период молчания продолжался недолго. При всей доброй и напряженной воле вождей Государственной думы «не перепрягать лошадей во время переправы», политическое перемирие с властью не удалось. Весенняя трагедия в Галиции 1915 года вызвала взрыв патриотизма в стране, сорвала замок молчания с ее уст. Первыми заговорили промышленники во главе с Рябушинским, потом — земцы, городские деятели, кооператоры. Русское общество властно потребовало своего ответственного участия в организации обороны страны, потребовало правительства, способного работать с общественными организациями, отдавшими свои силы на помощь войне.
Вместе со страной вернулось к открытой политической деятельности большинство Государственной думы. К осени 1915 года блок конституционных демократов октябристов и умеренных правых начал свое официальное существование под именем Прогрессивного блока. П. Н. Милюков стал самым влиятельным вождем этого блока. В размещении политических сил в стране Прогрессивный блок стоял на правом фланге. Правее его уже никого не было, кроме явных и тайных распутинцев. А среди думских вождей блока самую консервативную позицию занимал П. Н. Милюков.
Задача блока была невероятной трудности: нужно было преодолеть распутиниаду, фактически взять власть в свои руки.
Вопрос о власти с каждым днем становился острее, ибо после краткого «светлого промежутка» диктатура безумия все безнадежнее загоняла страну в тупик развала и сепаратного мира. Но как вырвать руль государства из рук «сумасшедшего шофера» (слова В. А. Маклакова), не обращаясь за помощью к недумским демократическим силам, таящим в себе угрозу стихийного бунта и анархии? На этот вопрос А. И. Гучков дал ясный ответ еще в конце 1915 года — дворцовым переворотом.
Идея о дворцовом перевороте не была монополией А. И. Гучкова. Во время войны не только в либеральных и октябристских кругах, но и в левых кругах ни один ответственный политик стихийного взрыва революции снизу не хотел. Всем нам казалось, что ее можно предотвратить только скорым, смелым и решительным переворотом на самой вершине власти. Но внутри Прогрессивного блока П. Н. Милюков твердо и решительно остается защитником только парламентских методов борьбы за власть — он не хочет соблазнительно колебать самый принцип неприкосновенности монархической власти. Уже в ноябре 1916 года, когда вся Россия была в судорогах политической горячки, он произнес свою знаменитую обличительную речь, заканчивая каждое свое обвинение вопросом — «глупость или измена?». Эта речь некоторыми историками считается началом русской революции. И действительно, ее революционное влияние в тылах и в особенности на фронте среди офицерства, в особенности высшего, нельзя отрицать. Но я могу свидетельствовать по чистой совести, что П. Н. Милюков произносил свою объективно революционную речь с субъективным намерением предотвратить революцию, побудив верховную власть к сговору с Прогрессивным блоком.
Наконец, П. Н. Милюков сам убедился, что нет выхода предотвратить внутреннюю катастрофу во время войны, кроме как дворцовый переворот. Он на него согласился. Но было уже поздно…
Произошел чудовищный взрыв, переломивший всю историю России, всю историю европейского мира.
И тут, уже на развалинах монархии, П. Н. Милюков в убеждении в кровной неразрывности судеб Российской империи и монархии поднялся на высоту подлинного героя трагедии…
Поздняя ночь на 3 марта 1917 года. В одном из небольших кабинетов здания Государственной думы собрались члены только что образовавшегося Временного правительства и члены Временного комитета Государственной думы. Делегаты Временного правительства (военный министр А. И. Гучков) и Думского комитета (В.
Тут случилось нечто, казавшееся тогда невероятным. Вслед за М. В. Родзянко, сказавшим: «Великий князь Михаил не может быть императором», члены Прогрессивного блока решительно высказались против возможности, передачи верховной власти в руки брата царя.
Все — кроме одного: П. Н. Милюкова.
Внешне спокойно, почти не повышая голоса, с холодной и сдержанной страстью, П. Н. Милюков упорно хотел переломить решение своих вчерашних единомышленников. Его доводы не действовали. Он возобновлял атаки. Не участвуя в этом неравном поединке политика — историка с безжалостной логикой истории, я увидел всю глубину веры П. Н. Милюкова в свою правду и всю напряженность его воли. Один довод П. Н. Милюкова был неопровержим: вопрос о судьбе России должен быть разрешен тем человеком, которому судьба вручила верховную власть империи; великий князь Михаил имеет право и должен выслушать мнение и большинства и меньшинства, должен принять решение в своей собственной совести. Было решено: утром, на свидании с великим князем Михаилом Александровичем, предоставить П. Н. Милюкову и возвращавшимся из Пскова А. И. Гучкову и В. В. Шульгину полную и неограниченную свободу убеждать брата царя принять престол.
Утром 3 марта, после бессонной ночи, мы все собрались на Миллионной, 12, в квартире друзей великого князя, где он останавливался, приезжая из Гатчины. Князь вышел к нам, явно тоже не спавший всю ночь, нервный, возбужденный, тревожный. А. И. Гучков с В. В. Шульгиным все никак не могли доехать до Петербурга — пришлось начать официальную беседу без них. По нашему постановлению от большинства членов Временного правительства и членов Комитета Государственной думы говорили князь Г. Е. Львов и М. В. Родзянко. Они говорили недолго, смысл их обращения был в том, что, ввиду всем ясной обстановки, в предотвращение острых столкновений в стране и в армии, вопрос о принятии престола нужно отложить до Учредительного собрания. Великий князь слушал Родзянко и Львова довольно спокойно.
Но вот заговорил П. Н. Милюков. Мучительная ночь никак не отразилась на его физических и умственных силах. Не было такого исторического, политического, психологического довода, которого бы он не упомянул в своей длинной речи. Великий князь потерял свое спокойствие — он явно нервничал, мучился, делал какие-то судорожные жесты руками. Иногда казалось, что он вскочит и скажет — «довольно!». Но П. Н. Милюков с внешней мягкостью терпеливого учителя и выдержанной почтительностью мудрого царедворца, с жестокой беспощадностью доказывал князю его долг перед Россией и династией, который он должен выполнить, несмотря ни на какой риск и ни на какие жертвы.
Для всех присутствующих эта сцена становилась все более мучительной. Наконец, приехали А. И. Гучков и В. В. Шульгин, бледные, взволнованные, странно молчаливые. А. И. Гучков сказал только несколько слов о том, что он всецело присоединяется к мнению П. Н. Милюкова, а В. В. Шульгин, насколько помню, просто промолчал. После слов А. И. Гучкова наступило тяжкое молчание…
Заговорил великий князь. Он «просил разрешения» у М. В. Родзянко посоветоваться с двумя лицами из нашего состава наедине, в соседней комнате. М. В. Родзянко несколько растерялся от этого неожиданного обращения, так как накануне мы решили говорить с великим князем все вместе. Родзянко начал об этом говорить великому князю, но мне показалось совершенно невозможным хоть как-нибудь помешать свободному решению брата царя. Ведь, действительно, судьба России стояла в эту минуту на карте. Я вмешался. Князь мог выбрать двоих из нас для последнего совета. Кого он выберет? П. Н. Милюкова и А. И. Гучкова или других?