Потерянное освобождение
Шрифт:
— Так пришел конец третьей Фацианской династии, — говорил Реквай. Вокруг старого рассказчика в воздухе плавала каменная крошка; оседая, она оставляла на уложенной на полу плитке серый слой пыли. Руки продолжали орудовать стамеской, казалось, независимо от белесых глаз, прикованных к точке возле тусклой светосферы в потолке. — История первых поселений началась с узурпации Неортана Чандрапакса. Среди колонистов даже проводились специальные лотереи, так велико было желание оставить задымленные города и загрязненные моря Киавара. В определенном смысле это первый раз за семь столетий хоть как-то напоминало демократию. Невзирая на
— Кто-то идет, — сказал Корвус, услышав сквозь стены характерный стук ботинок и шум открывшихся в дальнем конце коридора дверей. — Внезапная проверка!
— Быстро, парень, ты знаешь, что делать, — сказал Реквай, с поразительной энергией вскочив на ноги.
Корвус скатился с койки, пока Реквай ногой разметывал следы своего увлечения. Старик засунул стамеску и кусок шлака в карман, пришитый к нижней части матраса, а Корвус отодвинул старое жестяное ведро, которое служило уборной. Он услышал лязг замков, и мгновением позже запоры на дверях камер поднялись с ржавым визгом. Их дверь распахнулась наружу, открыв ярко освещенный коридор, и грохот ботинок зазвучал уже явственнее.
— Мне не нужно прятаться. — Корвус замер, так и не отодвинув плиту, под которой скрывался лаз, выдолбленный им в каменной породе под тюремным блоком. — Я слышу только шестерых. Я легко с ними разберусь.
— Ох, уверен, что разберешься, — насупился Реквай. — Но где шесть, там и шесть тысяч. Думаешь, ты справишься с ними всеми?
— Могу попробовать, — парировал Корвус.
— Пока нет, парень, — сказал Реквай. — Пока не поймешь, ради чего стоит бороться. Я уже говорил, что ты обладаешь даром, но он может стать проклятием. Если ты убьешь человека, то лишь по веским причинам. Это должно что-то значить.
Корвус вздохнул и скользнул в темное пространство под полом. Задвинув плиту обратно, он принялся шарить во тьме в поисках спичек и огарка свечи. На самом деле мальчик не нуждался в них — сквозь щели вокруг плиты проникало достаточно света, чтобы он прекрасно видел, — но Реквай дал их, чтобы Корвусу было уютнее, и поэтому он чувствовал, что обязан ими пользоваться.
Наконец свеча зажглась, ее свет отразился от резных работ Реквая, которые Корвус аккуратно выставил на узкой полке вдоль лаза. Здесь находились самые разные звери и птицы, некоторые представляли собой законченные творения, другие же были выполнены лишь в виде головы или морды. Они казались гротескными пародиями на существ, изображения которых хранились в мозгу Корвуса, но Реквай заверил его, что они существовали на самом деле — мутировавшие создания, которые обитали в слизевых заводях, кислотных гротах и бескрайних ферментных топях Киавара.
Корвуса необычайно интересовал этот мир. Пару раз ему приходилось видеть его сквозь армоплексовые окна транспортных галерей, он походил на
Корвус понимал смысл сказанного, даже когда Манрус облекал слова в недвусмысленные выражения, будто заключение по политическим мотивам было аморальным. Устранение противников казалось Корвусу вполне логичным шагом, особенно если их приставить к полезной работе. Но вот чего он не мог взять в толк, так это осуждение целых семей. При желании Корвус сумел бы оправдать заключение первых подстрекателей и демагогов, ведь они распространяли антиправительственные взгляды. И в то же время он не мог понять затянувшегося интернирования тех, кто родился и вырос в шахтах.
Жители Ликея больше не считались заключенными, они превратились в колонистов, жизнь которых протекала в душной искусственной атмосфере энергетических куполов и шахт. Ведь ребенка нельзя обвинить в мятеже?
Манрус осторожно объяснил ему, что Ликей являлся тюрьмой лишь по названию. На самом деле он стал планетой рабов, которые должны были обеспечивать ресурсами гигантские мануфактории лежащего под ними мира. Это рассердило Корвуса, в особенности после того, как Манрус поведал ему, что всю прибыль от производства получает пара сотен членов техногильдий, потомков древних Коллегий. Манрус считал такое положение дел в корне несправедливым, и Корвус не мог не согласиться с ним.
Он услышал, как стражи наверху приказали заключенным выйти в коридор. Все это время Корвус полз по узкому туннелю, попутно восхищаясь мастерством, с которым вырезаны статуэтки. Каждое перышко, чешуйка или волос были детализированы, выточены стамеской из неподатливого шлака.
Пламя свечи тревожно затрепетало, когда кто-то прошел по ложной плите. Сверху донесся странный глухой звук, и Корвус замер, осознав, что не заложил плиту до конца. Между стражами послышались удивленные переговоры, а затем раздались еще два удара по плите.
Корвус задул свечу и отполз в дальний угол укрытия, в трех метрах от проема. А затем в узкую щель между плитами со скрежетом пролез нож.
Сгруппировавшись, Корвус стиснул кулаки и оскалился, готовый прикончить первого, кто сюда сунется. Его не должны найти. Каждый его наставник не уставал твердить: его не должны найти. Он был аномалией, существом, которое находилось за гранью понимания киаварцев. Если его найдут, то немедленно заберут с собой.
Корвус вовсе не хотел, чтобы его увели. Здесь у него были друзья. Друзья вроде Эфрении, Манруса и Реквая.
Плита поднялась, и по стенам туннеля заскользил луч фонарика.
— Что у нас тут? — спросил один из стражей, просунув голову в проем.
Корвус сильнее вжался в шероховатую скальную стену, сузив глаза. Луч двинулся к нему, но остановился, едва добравшись до полки со статуэтками.