Потерянные мемуары Джейн Остин
Шрифт:
После того как юный Уильям вернулся в детскую, а сквайр вышел из комнаты, мы с Кассандрой уговорили подруг прогуляться по саду. Несмотря на морозную свежесть ноябрьского дня, небо было ясным и чистым. Мы укутались в плащи, надели капоры и перчатки и зашагали по извилистым тропкам вдоль подстриженных живых изгородей.
— Как прекрасны вечнозеленые деревья! — воскликнула я, глубоко вдыхая пьянящий аромат кедровой рощи. — Кому-то, возможно, больше нравятся те, что роняют листву, но в канун зимы, когда лиственные леса наги и унылы, сосны неизменно горделивы и радуют взгляд своим великолепием. Разве не
20
Фанни Прайс, героиня Джейн Остин, сходным образом восхваляет вечнозеленые в «Мэнсфилд-парке», несомненно отражая чувства автора в отношении данного предмета.
— Кто, кроме Джейн, способен так превозносить деревья? — заметила сестра с улыбкой.
— Ничего не могу с собой поделать. Каждый день, вынужденно проведенный в Бате, заставляет меня все выше ценить вид и запах дикой природы. Уверена, в саду не существует аромата приятнее кедрового.
— Ты забыла розу? — спросила Кэтрин.
— И сирень? — сказала Элизабет.
— И жасмин в полном цвету? — добавила Кассандра.
Поскольку все одновременно принялись называть свои любимые благоуханные растения, я засмеялась и подняла руки в знак капитуляции.
— Я беру свои слова обратно, питая особое уважение к жасмину. По-видимому, соперничество между деревьями и травами невозможно: я люблю их все.
— Ах! — вскрикнула Алетия, внезапно остановившись. — Вы помните лето, когда мы все пытались написать портрет Кэтрин здесь, в саду?
— Я помню, — ответила Кассандра. — Кажется, мольберты мы поставили на этом самом месте.
— Ваши рисунки были очень хороши, — сказала я. — Мой же, насколько помню, оказался так ужасен, что я бросила его в огонь, прежде чем кто-то успел его увидеть.
— Ты слишком строга к себе, — возразила Кассандра. — Впрочем, как всегда. В рисунке и живописи ты не менее искусна, чем в рукоделии и танцах.
— Умоляю, не принижай мои успехи в танцах и рукоделии, коими я очень горжусь, упоминая их в одном ряду с рисунком и живописью! — воскликнула я в притворном волнении.
— Я восхищаюсь твоей гладью, и твоя поступь на наших балах всегда была неизменно легка, — заявила Алетия.
— Прекрасно помню один бал, на котором я приняла участие во всех двадцати танцах до единого, — ностальгически заметила я.
— А как ты танцевала с Харрисом? — спросила Алетия.
— Помню. Мне было, полагаю, тогда целых семнадцать, и я считала себя взрослой леди.
— А наш Харрис был робким мальчиком двенадцати лет, — улыбнулась Кэтрин. — Ты сжалилась над ним, увидев, как он с несчастным видом сидит в углу и восхищается танцорами.
— Ты поступила очень мило, — сказала Элизабет. — Смею предположить, он не забыл этого.
— Я никогда не забуду, как Джейн вставила воображаемое оглашение брака в приходской список своего папеньки! — воскликнула Алетия.
— Шутка вышла препакостная, — согласилась Кэтрин. — Кстати, а кто был женихом?
— Женихов
— Никогда не слышала эту историю, — удивилась Элизабет. — Расскажи, Джейн, что ты написала в церковной книге.
— По-моему, сначала что-то о Генри, — улыбнулась я воспоминанию о глупом юношеском порыве, который запечатлен навеки для взора будущих поколений. — Генри Говард? Ах да! Оказывается, я до сих пор не забыла. Я написала: «Генри Фредерик Говард Фицуильям из Лондона женится на Джейн Остин».
— Сразу после, — продолжила Алетия, когда смех улегся, — она, кажется, сообщила, что выйдет замуж за Эдмунда Артура Уильяма Мортимера из Ливерпуля.
— И наконец, — добавила я, — я обручилась с самым обычным парнем по имени Джек Смит.
Мои спутницы нашли последнюю запись самой смешной.
— Вы слышали? Эмма Смит на прошлой неделе родила шестого ребенка, девочку, — неожиданно произнесла Алетия, когда мы покинули сад и зашагали через парк по главной дороге.
— Шесть детей! — шутливым тоном воскликнула я. — Несчастное животное. Она состарится еще до тридцати.
— Джейн! — возмутилась Кассандра.
Ты знаешь, что я обожаю детишек не меньше тебя, дорогая. Но шесть?
Я говорила беззаботно, но в моих словах скрывалась истина. Слишком часто я наблюдала, как увядал цвет щек еще молодых женщин из-за непрерывного деторождения. И все же мои спутницы, похоже, не видели в обсуждаемом предмете ничего смешного либо предосудительного.
Леди перестали улыбаться и уставились вдаль с одинаковым выражением беспредельной тоски на лицах.
— Я видела множество счастливых семейств с семью или восемью детьми, — сказала Кассандра, подразумевая, несомненно, как наше собственное семейство, так и брата Эдварда с его женой Элизабет.
— Возможно, четыре или пять практичнее, — заметила Кэтрин.
— Да. Четыре, полагаю, самое то, — вздохнула Алетия.
Я внезапно обнаружила, что не в силах обсуждать этот вопрос. До меня вдруг дошло, что через несколько коротких недель мне исполнится двадцать семь. Я всегда надеялась, что когда-нибудь выйду замуж и заведу детей.
— Четыре и вправду самое то, — услышала я собственный голос, такой тихий, что я едва узнала его.
Несколько минут мы шли в молчании, погруженные каждая в свои мысли. Внезапно я заметила крупного мужчину на лошади — он направлялся к нам, возвращаясь с охоты в окружении пары гончих. Я думала, что он новый сосед, или наемный рабочий, или, быть может, гость, пока Кэтрин не закричала:
— Глядите! Харрис едет. Теперь вы видите, каким высоким и красивым он стал.
Я смотрела, как Харрис приблизился и осадил скакуна, а собаки добродушно развалились за его спиной на траве. Маленький неуклюжий мальчик, которого я помнила, несомненно, к двадцати одному году превратился в крупного, широкоплечего мужчину, но на этом перемены кончились. Он по-прежнему был очень прост лицом, и позу, в которой он разглядывал нас, сидя на лошади, я охарактеризовала бы как неловкую и замкнутую. Я обнаружила, что вновь недоумеваю, как и многажды в прошлом, каким образом семья с такими спокойными и обаятельными дочерьми смогла произвести на свет столь неуклюжего и малопривлекательного сына.