Потерянные страницы
Шрифт:
Трясущимися руками я сорвал целлофан.
Фантастическую четверку отправили на ближневосточный фронт. Зрелище Человека-Факела, взрывающего самолеты египетских красноармейцев, расплавленный метал, брызжущий над Сфинксом, — все это тотчас напомнило мне о медиа-машине Соединенных Штатов. Девушка-невидимка влюбляется в красивого израильского солдата. Разгром русских генералов. Между тем в Тихом океане Супермен поднимает в воздух коммунистические авианосцы, швыряет их на берега сонной и внешне нейтральной Японии и, сам того не подозревая, вызывает
Я был так поглощен чтением, что даже не заметил, как грузовик съехал с дороги и покатил по территории брошенной фермы.
— Курс на амбар! — завизжал Свин, потянув Сахарную Зайку в сторону относительно неповрежденного строения, полного манящего сена.
Меня с Виорикой оставили расположиться на ночь в развалинах дома. Мы положили кой-какую подстилку в углу из двух твердо стоящих стен, под кусочком крыши. Воздух ластился к нашим обнаженным телам, звезды завидовали зрелищу. После секса Виорика немного рассказала о себе:
— Меня заставили до изнеможения работать на советском военном заводе в Тимишваре. Я перебралась через границу уже бывшей родины, проехала всю Югославию до Адриатического моря, избегая разных типов, попала на корабль с безработными, который затонул недалеко от Сицилии. Полгода я была заложницей у бандитов, которые использовали меня как куклу для развлечений. Спасли англичане — спецвойска; они устроили неслабую пальбу, когда искали похищенного посла, а нашли меня. Я приехала в Лондон прямо угадай к чему?
— Не к Напалмовой Ночи?
— Точно. Весь город, куча народу погорело от Русского Вазелина. Чудовищная неразбериха.
Слова эти можно отнести ко всему миру. Мы заснули.
Рано утром нас разбудил петух, высокомерно проголосивший, что жизнь стоит того, чтобы жить. Мы его выследили, нашли курочек и нашарили яиц. Девчонки достали казенные «Хрустящие тартинки с перчиком», и мы славно позавтракали на обломках цивилизации. Свин ел за двух… лошадей, так сказать.
Вернувшись на дорогу, мы промчали оставшиеся мили до Гамбурга. Танки, грузовики и джипы, которые мы обгоняли, все направлялись в город, никто не попадался навстречу. Казалось, весь европейский театр военных действий стекался в ганзейский город на большое представление, чтобы согреться солнечными лучами короля рок-н-ролла. Мы видели представителей американских спутниковых каналов и Би-би-си. Я вроде даже заметил среди них Уолтера Кронкайта.
— Сделай меня звездой! — выкрикнул Свин, пронесясь мимо.
Девахи высадили нас еще до полудня в центре разгромленного города.
— Нам надо отвезти эти цветастые капиталистические катехизисы людям, которые в них действительно нуждаются, мальчики, — сказала Сахарная Зайка. — Встретимся сегодня на концерте. Спасибо за компанию.
—
Она великодушно протянула руку из окна машины.
— Тебе бы разрешили поцеловать много больше, если б попросил, — сказал Свин.
— Свин, ты — оскорбление рода человеческого, жалкий гомо сапиенс.
— Не наткнитесь на противопехотную мину, — предупредила Виорика, когда Сахарная Зайка включила передачу. — Иван тут их изрядно натыкал до отступления!
Следуя прощальному совету Виорики, мы внимательно шли посреди пустынной улицы.
— Ну, что теперь? — спросил я Свина.
— Надраться, конечно. Это ж одна из главных причин удрать без увольнительной, забыл?
Мы нашли действующую пивную, «Железный жернов», в крытом подвале уничтоженного здания. Внутри под тусклым освещением тусовались местные и военные всех наций, не при исполнении. Кадровый состав канадцев общался с группой новозеландцев, стая австралийцев изливала душу своре португальцев. Проститутки и мошенники занимали в пищевой цепи позицию ниже. У нас было полно денег, выпущенных оккупационными войсками, и мы швырнули их на стойку бара, чтобы получить лучшее домашнее пиво герра Фельдферайна.
Свин, причмокивая, выдул две бутылки и вскоре сладко захрапел на стойке. Еще бы, рядом с Сахарной Зайкой не выспишься. Я сам дошел до того состояния, когда перед глазами все плывет и мысли текут свободно, как собаки в песне Дилана.
Мое внимание привлек человек, сидевший слева. Он был в возрасте — лет за шестьдесят, — но в хорошей форме. С бородой, в одежде стиля сафари, какие носят корреспонденты и другие белые, шатаясь по разного рода заведениям в чужих краях. От него исходила печаль мудрости — такого я в людях раньше не встречал. Подвыпивший, я чувствовал своим долгом попытаться приободрить его.
— Полагаю, передо мной господин Хемингуэй, — почтительно проговорил я, поднимая стакан.
— Извини, сынок, Хемингуэй борется с оккупационными войсками на Кубе.
Судя по голосу, он был абсолютно трезв — вероятно, единственный трезвый в этой пивной.
— Но вы же писатель, верно?
— Да. Из «Геральд трибьюн». Вы тоже?
По спине ни с того ни с сего пробежали мурашки. Я неправильно понял вопрос? Зачем он спросил? Моя форма говорит сама за себя, как грыжа сенатора Джонсона. Я считал, что мою ушибленную карму никто не видит. Я глотнул пива и ответил:
— Боюсь, нет. Может, в другой жизни. Если б я не ушел из школы…
Писатель ехидно рассмеялся. Никогда такого жуткого смеха не слышал.
— В другой жизни… Еще раз ты жить не захочешь, не сомневайся.
— Откуда такая уверенность?
Он схватил меня за рукав и пристально вгляделся.
— Я расскажу тебе одну историю, и ты поймешь сам.
Отпустив мою руку, писатель начал рассказывать:
— В 1985-м мне было восемнадцать…
— Сейчас шестьдесят пятый. Это будущее, — прервал я.