Потерявшая имя
Шрифт:
— Оно, конечно… Да только вот… совесть меня, батюшка, измучила, вымотала всю душу!.. — в сердцах признался Макар Силыч.
— Отвори дверь! — приказал Евгений Вилимке, и в тот же миг раздался скрип давно не смазывавшихся петель.
Мальчуган смотрел на дворецкого искоса, с ненавистью, не забыв жестоких побоев пьяного старика.
— Ступай, погуляй! — велел барин, и Вилимка скрылся за дверью.
Дворецкому, страдавшему одышкой, сразу стало невыносимо душно в тесной комнатке без окон, и он залился потом.
— Ну? Я слушаю, — строго сказал Евгений, отложив листы исписанной бумаги на кровать. При этом он продолжал держать
Макар Силыч стоял перед ним, согнувшись в три погибели, подперев спиной низкий потолок чулана, и никак не решался заговорить. Наконец старик вытер шею и лицо платком и робко начал дрожащим голосом:
— Вот, барин, взял я грех на душу… Черт, видать, отвел глаза! Принял я обгоревшее тело старой няньки Мещерских за труп их дочери Елены, вашей невесты… — Он перевел дыхание и продолжал: — И сам же послал мальчишку за старым слугой князя Белозерского, потому как рассудил, что брат Антонины Романовны теперь единственный наследник Мещерских. Тот и прилетел, как коршун за добычей.
Евгений его не перебивал, хотя с первых слов понял, о чем, а вернее, о ком пойдет речь. Любое упоминание о Елене доставляло ему нестерпимую боль и ничто не могло вытравить образ бывшей невесты из его сердца. Граф отложил перо в сторону и указал слуге на табурет. Дворецкий начал униженно причитать и отнекиваться, но Евгений прикрикнул:
— Садись! Ты не в храме!
Старик покорился.
— Князь сразу начал распоряжаться деньгами Дениса Ивановича, и я немало ему в том содействовал, — признался он, покаянно опустив голову. — На эти деньги князь подкупал чиновников, дабы не препятствовали его планам, а заодно отстраивал бывший особняк Мещерских. А бедняжка графиня, ваша невеста, тем временем жила в Коломне у какого-то мещанина и мечтала поскорее вернуться в Москву. И вот на днях она приехала в отчий дом, но дядюшка, князь Белозерский, испугавшись суда за растрату денег племянницы, объявил ее самозванкой и мошенницей…
При этих словах Евгений резко приподнялся на подушках:
— Как он посмел!
— Посмел, батюшка, еще как посмел! — слезливо подтвердил дворецкий. — Да при гостях, всей Москве объявил! А потом выгнал бедную сироту из родительского дома…
— Выгнал? — Евгений побледнел, его глаза диковато округлились и засверкали. — Где же она теперь?
Из груди Макара Силыча вырвался странный звук, похожий на скрип несмазанной телеги. Он вновь старательно отер лицо платком и уклончиво ответил:
— Кто ведает… — И, помолчав немного, признался, с трудом выговаривая каждое слово: — Знаю только, что барышня Елена приходила за помощью к вашей матушке…
— И маменька утаила от меня! Так?! Отвечай! — в полный голос закричал Евгений.
— Так и есть, сударь… Ваша маменька отказала сироте и велела мне молчать. — Макар Силыч дрожал всем телом, как в лихорадке, сознавая, чем грозит ему эта исповедь. — Если выдадите меня, батюшка…
— Не выдам, — пообещал граф.
Он едва сдерживался, чтобы не разрыдаться от бессилия, от невозможности встать с постели и отправиться на поиск Елены. В голове роились тревожные мысли: «Судьба и люди были к ней безжалостно жестоки, а я добил ее в тот вечер расторжением помолвки! Господь свидетель, эта холодность мне дорогого стоила. Элен могла вконец отчаяться…» Словно подслушав его мысли, дворецкий заговорщицки шепнул:
— Слуги Белозерских
Граф молча обхватил голову руками.
Внезапно дверь распахнулась, и Вилимка, слышавший весь разговор, дерзко крикнул с порога:
— И вовсе барышня Мещерская не утопилась!
— Что? — выпрямился Евгений. — Что ты знаешь? Говори!
Мальчуган несколько замешкался. Он выдавал чужую тайну и оттого испытывал неловкость.
— Только вы, это… никому… — Вилимка явно жалел о своей поспешности.
— Никто, кроме нас, не узнает, — пообещал ему граф.
Мальчик с недоверием покосился на дворецкого:
— Графиня хоронилась у Евлампии, а вчерась отбыла на почтовых…
— Куда?
Вилимка пожал плечами.
— Вот что, милый дружочек, — ласково обратился к мальчику Евгений, — постарайся для меня, разведай, куда поехала графиня, а уж я тебя награжу!
Граф поймал себя на мысли, что с момента контузии он впервые испытал что-то похожее на чувство, давно замершее в его душе. Евгению вдруг показалось невыносимым оставаться в душной конуре, в которой он добровольно себя заточил.
— Скажи маменьке, что мы едем в театр, — обратился он к Макару Силычу. Тот тяжело поднялся с табурета и, поклонившись, направился к двери. Помедлив мгновение, граф бросил ему вслед: — Да передай, пусть к нашему возвращению из театра подготовят мою комнату.
Лицо старого слуги разгладилось. Он радовался, что его откровения не прошли даром для барина. Вот только самому дворецкому не сделалось легче от этой исповеди, и он сильно подозревал, что и сегодня ночью ему не дадут заснуть думы о несчастной сироте.
Князь Илья Романович не знал, что еще выдумать такое, чтобы поднять Борисушку с постели. Он притащил в его комнату двух борзых породистых щенков, купленных взамен безродного Измаилки. «Добрыми охотниками будут!» — восхищенно цокал языком старый Архип. «А вот мы еще с Борисушкой прикупим гончих да легавых и отправимся на охоту!» — заманчиво подмигивал отец, но мальчика это обещание оставляло равнодушным. Тогда в дом князя был доставлен баснословно дорогой заморский попугай. Он был похож на придворного франта екатерининских времен — в атласном голубом камзоле, шелковом желтом жабо и с лихой косичкой на затылке. В довершение сходства с повесой старого доброго времени попугай обладал геморроидальными красными кругами вокруг черных живых глазок, свободно болтал по-французски, по-русски же выражался исключительно матерными словами. Он немедленно выказал себя весьма способным малым в области звукоподражания и составил серьезную конкуренцию шутихе. Евлампия в шутку назвала его Мефошей в честь своего брата и учила разным новым «штукам». Это время от времени веселило больного, однако ни щенки, ни попугай не могли заменить мальчику старого друга, и он час от часу хирел.
Илья Романович впал в отчаянье, но избавление от недуга оказалось простым и пришло неожиданно, вместе с запиской губернатора. Ростопчин приглашал князя в театр и советовал взять ложу рядом со своей губернаторской. Горевавший отец вдруг припомнил, как Борис еще год назад просился в театр, в чем ему было отказано по малолетству. Тогда у мальчика, так же как и теперь, началась черная меланхолия.
Князь явился в комнаты сына при полном параде, в новом синем фраке, кремовом парижском галстуке и с торжественным видом объявил: