Потерявшая имя

Малышева Анна Витальевна

— Попалась, касатка! — крикнул кто-то.

Ее схватили сильные, грубые руки и принялись скручивать веревкой локти за спиной.

— У меня ничего нет, — из последних сил храбрясь, начала она, — ни денег, ни украшений…

— А нам такого товару и не надобно! — заявил один из разбойников, с бельмом на глазу и гнилым, щербатым ртом. — Ты и сама — брылянт!

— Сперва атамана ублажишь, — хозяйственно рассуждал другой мужик, рыжебородый, с перебитым носом, — апосля, глядишь, и нам маненько перепадет…

Разбойники рассмеялись, похотливо ощупывая взглядами Елену.

В это время Цезарь издал какой-то хриплый, почти человеческий звук, словно хотел ответить обидчикам своей новой хозяйки, и, встав на дыбы, ударил передними копытами рыжебородого в грудь. Тот коротко вскрикнул и замертво упал наземь.

— Да ведь это конь «хромого беса»! — завизжал кто-то из разбойников, и они все разом набросились на Цезаря.

Необузданный и строптивый конь многому выучился за годы службы в гусарском полку и не сдавался на милость врага ни при каких обстоятельствах. Разбросав разбойников мощными и страшными ударами копыт, он ринулся было прочь, но тут кто-то повис на стременах и пригнул его к земле. На этот раз Елена встретилась-таки взглядом с Илларионом и прочла жгучую ненависть в его черных глазах.

— Молодцом, паря! — хвалили разбойники слугу Белозерского. — Не зря атаман тебя отличает… Такого зверя скрутил!

Коню стреножили ноги, а Елене натянули на голову холщовый мешок. Ее толкнули в крестьянские дроги, раздался свист, щелкнул бич, и сани тронулись, везя добычу неведомо куда. Елена даже сквозь холстину ощущала тошнотворный запах давно немытых тел и гнилых зубов. Несмотря на обещанную ей страшную участь, в этот миг она больше всего боялась неведомо откуда взявшегося на ее пути Иллариона, чувствуя, что он играет какую-то роковую роль в ее будущей судьбе.

Вскоре приехали на место, и когда мешок с ее головы сдернули и девушка снова увидела белый свет, ее взору предстала заброшенная деревушка в шесть покосившихся изб, со всех сторон окруженная лесом. Елену подняли с дрог и потащили к крыльцу самой первой избы, в отличие от других неплохо сохранившейся и даже имевшей в наличности почти всю солому на крыше.

— Атаман! — крикнул кто-то из разбойников.

— Касьяныч! — эхом поддержал его другой.

Атаман не заставил себя долго ждать. На крыльцо вышел осанистый мужчина лет сорока с лишним, в мужицком тулупе, с киргизской нагайкой в руках. Его аккуратно подстриженная бородка и насмешливый взгляд выдавали барина.

— Смотри, какую кралю мы тебе привезли! — указали разбойники на связанную девушку. — А еще добыли коня «хромого беса»!

— Лучше б вы самого «беса» добыли, — недовольно ответил атаман. — Мне с него следует должок получить… — Тем не менее, спустившись с крыльца, он оглядел со всех сторон Елену и кивнул: — Девица, впрямь, хороша! Видать, из дворяночек…

Он протянул руку, чтобы потрепать ее по щеке. Елена закрыла глаза, к горлу подступила дурнота. То, во что она не верила, должно было совершиться…

— Не тронь ее! — вдруг раздался за ее спиной чей-то молодой, уверенный голос.

— Что-о-о? — удивленно протянул атаман, так и застыв с занесенной рукой.

— Это моя сестра, — произнес тот же голос внушительно и

строго, — и если кто-нибудь посмеет ее коснуться, будет иметь дело со мной…

Юная графиня обернулась и от изумления не смогла даже ахнуть. Перед ней стоял ее спаситель, тот самый, что в страшную ночь пожара защитил ее от пьяных французских гренадеров и которого она часто потом видела в своих снах. Правда, во сне она никак не могла вспомнить его лица, а наяву сразу узнала…

В доме Шуваловых третий день продолжался траур. Дворовые люди бродили, как в воду опущенные, и даже Вилимка, всегда веселый и озорной, украдкой ронял слезы. Третьего дня в своем карцере повесился Макар Силыч, написав перед этим на стене кровью из порезанного пальца: «Прости меня, душа невинная!» Прасковья Игнатьевна, едва оправившись от лихорадки, вызванной ожогом, взяла пошатнувшееся хозяйство в свои руки и начала отдавать распоряжения. Покойника велено было перевезти в подмосковное имение, с родовым склепом и кладбищем, и там схоронить. Местному священнику было велено передать, что дворецкий наложил на себя руки в беспамятстве, во время приступа белой горячки, а значит, не может причисляться к самоубийцам и не должен быть лишен напутствия церкви.

Евгений хотел ехать в деревню, чтобы присутствовать на похоронах своего старого дядьки, развлекавшего его когда-то в детстве захватывающими рассказами о морских сражениях, но Прасковья Игнатьевна удержала сына в Москве. Зная характер Евгения, она вполне могла предположить, что из деревни он может снова уехать в армию или, того хуже, отправиться на поиски бывшей невесты, послав домой короткую, сухую записку. Ни того, ни другого она не могла допустить. Графиня подозревала недоброе, и хотя сын во время болезни не отходил от ее постели, чувствовала, как тот все больше отдаляется от нее.

Вечером они сидели в гостиной и поминали старого дворецкого. По этому случаю Прасковья Игнатьевна велела зажечь все свечи, и в зале было светло, как днем.

— Намерен ли ты продолжать свои драматургические опыты? — осторожно спросила она, после того как они вдоволь наговорились о былых временах и о том, какую роль в их доме играл верный слуга Макар Силыч, пока не свернул с пути истинного и не начал пить.

— С театром покончено раз и навсегда, — твердо отрезал Евгений. — Отныне любое сочинительство будет напоминать мне об инвалидности.

Прасковья Игнатьевна с облегчением вздохнула. Несмотря на бескрайнюю любовь покойного мужа к театру, она сама считала это увлечение не совсем достойным мужчины, тем более аристократа. Не откладывая в долгий ящик, она тут же изложила свой план относительно ближайшего будущего Евгения. Их поместье во Владимирской губернии, отличное владение в триста душ крестьян, приходит в упадок, по ее мнению, из-за нерадивости управляющего. Прошлым летом там от скверного ухода погиб огромный вишневый сад, приносивший немалый доход, этой зимой начался массовый падеж скота, за которым тоже нет надлежащего досмотра. Крестьянские дворы с каждым днем все больше нищают, а коли разоряется мужик, скоро и до барина дойдет.