Потерявшие солнце
Шрифт:
– Вы знаете, что вместе с ним был крупный латвийский чиновник?
– Это характеризует его не с лучшей стороны. – Она снова вытянула губы в прямую линию. – Я имею в виду чиновника.
Папироса была сырая и тянулась с трудом. Скелеты подступали ближе.
– Теплыми ваши с сыном отношения не назовешь.
Екатерина Васильевна пристально посмотрела на него. Без интереса. Без раздражения. Тускло.
– Простите, как вас зовут?
– Антон Владимирович.
– Антон Владимирович, я еще раз объясняю, что Иннокентий перестал быть моим сыном, когда
Антон поежился, словно от женщины исходил холод могильного камня. Ее слова втыкались в пространство, как лопата в чернозем. Его вдруг дернула злость:
– Вы поняли это, купив сына в магазине, или за воспитание отвечал кто-то другой?
Ожидаемого взрыва не последовало. Даже намека на него.
Она встала, поправила прическу и, подойдя к маленькому ореховому шкафчику, достала пачку папирос «Три богатыря» и зажигалку.
– Не вам, Антон Владимирович, упрекать меня в недостатках воспитания.
Курила она, видимо, давно и с удовольствием, выпуская дым через нос, что рождало ассоциации с драконом.
– У вас, судя по возрасту, еще нет взрослых детей.
Это было скорее утверждение, нежели вопрос. Антон не счел необходимым на него отвечать. Едкие сизые клубы папиросного дыма кольцами плыли к потолку.
– Вся моя жизнь и моего покойного мужа была лучшим примером для Иннокентия. Мы никогда не упускали случая рассказать ему о том, какие трудности пришлось преодолеть, прежде чем появилось все это. – Она обвела рукой комнату и подошла к одной из фотографий на стене. – Мой муж был военным инженером. Мы объездили всю страну и часть Европы. Бурятия, Туркмения, Кольский полуостров. Я работала врачом. Всегда была рядом с ним. Иннокентий родился, когда мне было тридцать, а мужу – сорок один.
Что-то сверкнуло в глазах. Она снова села напротив с видом пловца, вдыхающего перед прыжком в воду. Ее голос вдруг зазвучал как на митинге или судебном процессе: раскручиваясь по спирали вверх.
– Мы воспитывали его как гражданина и борца. Пытались сделать из него настоящего мужчину. К сожалению, у него были гены кого-то из очень далеких предков. Представляете: когда отец записал его в секцию бокса, он месяц врал, что ходит туда, а на самом деле торчал в зоопарке. Каково? Конечно, он с самого начала говорил, что не хочет, но ему же желали добра. Более того: когда я выбросила каких-то кошек, которых он принес сушиться, то он бился в дверь и размазывал слезы по щекам. Как вам это нравится?
Антон не ответил. Впрочем, Екатерина Васильевна не нуждалась в ответах. Ей хватало просто присутствия аудитории. Серая тень спала с лица. Глаза казались подсвеченными изнутри. Тонкие губы словно жили отдельно, жестко выплевывая фразу за фразой.
– Ему достаточно было просто смотреть на нас с отцом, чтобы стать человеком, но он был настоящей тряпкой. Безнадежной тряпкой. Когда его избили сверстники в соседнем дворе и я заставляла его идти туда гулять, чтобы выработать характер, он вцепился
Она вдруг помрачнела, словно вспомнив что-то, и нервно затушила папиросу.
– А какой был кошмар, когда он отказался поступать в военное училище. Нет, представляете: захотел в финансово-экономический. Стать торгашом, вместо того, чтобы защищать Родину. Это еще хорошо, что отец не дожил до того, как он сбежал из армии. Явился ко мне, хныча словно баба, пытался говорить, что его там обижают, издеваются. Я требовала отдать его под трибунал, но его просто вернули в часть. С того момента я ему объяснила, что мы с ним только соседи. Сил бороться у меня уже не было.
Она прикрыла глаза, словно демонстрируя свою усталость. Тягучая пелена безразличия снова сгладила ее черты.
– А вы говорите о воспитании. Редкая мать приложит столько для того, чтобы сделать из своего сына человека.
В глазах опять стало матово-скучно. Как у игрушечного робота, когда кончается завод.
За окном смеркалось. На другом берегу на стенах Петропавловки уже зажглись огоньки. Присутствие Солитянской стало для Антона невыносимым. Словно в ней сконцентрировалась бродящая годами по этой квартире глухая боль. Он уже понимал, что от нее ничего полезного не добьется.
– Екатерина Васильевна, у Иннокентия была постоянная женщина?
Она усмехнулась:
– Чтобы иметь женщину, нужно хотя бы быть мужчиной. Тех шлюх, что иногда появлялись здесь, я женщинами назвать не могу. Хотя и их было немного. – По лицу ее пробежала тень какого-то воспоминания. – Впрочем, одна была не похожа на остальных. Она даже на меня пыталась смотреть как на равную. Я удивилась, на кой ей Иннокентий, но он сказал, что она по делу.
– Вы ее часто видели? – Антон поспешил вернуть разговор в нужное русло.
– Один раз. Раньше вернулась из гостей и столкнулась в прихожей. Она так недовольно на меня посмотрела, что я…
– Простите, а как она выглядела? – Антон, уже не стесняясь, прервал поток красноречия хозяйки.
Она нахмурила брови.
– Такая фальшивая блондинка с короткой стрижкой и стандартной фигурой. В безвкусном пальто из зеленой кожи.
К сожалению, ответ на следующий вопрос он знал.
– Кто она? Имя? Сын случайно не говорил?
– Можно подумать, мне это интересно.
Он вздохнул и поднялся. Если бы всегда везло, то все было бы слишком просто.
– Спасибо за помощь. Мне пора. Извините за беспокойство.
Солитянская не слушала. Она смотрела в пространство перед собой.
– Знаете, а я думаю, что это она звонила днем, перед тем, как… как все произошло.
Антон резко сел. Старая пружина больно впилась в бедро. Пыльная обивка угрожающе скрипнула.
– Почему?
– Когда мы встретились, то она сказала: «Здравствуйте, Катерина Васильевна». Ненавижу, когда говорят «Катерина». Когда Иннокентию позвонили, то я снимала трубку. Меня снова назвали Катериной. Я даже хотела высказаться по этому поводу.