Потомок Каина
Шрифт:
— А ты кто? А, это Хироока-сан! Ты что это делаешь здесь так поздно?
Нинъэмон узнал голос Касаи, этой сикокской обезьяны, и пришёл в ярость. Касаи был местным богачом и считался всезнайкой. Уже это одно злило Нинъэмона. Он подскочил к Касаи, схватил его за грудь и в неистовстве заорал, чуть не плюнув ему в лицо.
Касаи, староста храма, пришёл сюда потому, что в последнее время по ночам у храма частенько располагались и жгли костры какие-то бродяги. Это внушало людям беспокойство, и Касаи намеревался спугнуть бродяг. Он был вооружён дубинкой, но, столкнувшись с Долговязым, струхнул и, съёжившись, не мог произнести ни слова.
— Ты что, пришёл мешать мне? Смотри не суйся в
— Нет, нет! Напрасно ты так думаешь, — поспешно возразил Касаи и стал пространно объяснять, зачем пришёл сюда, добавив, что у него есть к Нинъэмону важная просьба. Нинъэмону показался забавным заискивающий тон Касаи, он отпустил его и уселся на порог. Не трудно было догадаться, что Касаи в темноте, выпучив глаза, смущённо потирает ладонью щёку со шрамом. Но вскоре он уселся как ни в чём не бывало, неторопливо достал портсигар и чиркнул спичкой. Его «важная просьба» касалась недовольства арендаторов. Две иены двадцать сэн — плата слишком высокая для этого района, но помещик не снижает её даже при сильном недороде, поэтому все до единого арендаторы увязли в долгах. Если арендатору нечем платить, управляющий отбирает урожай на корню, и крестьянам приходится покупать продукты в городе по бешеным ценам. Сейчас они ждут приезда помещика, чтобы потребовать у него снижения арендной платы. Арендаторы решили послать к помещику Касаи, но одному ему говорить с помещиком бесполезно, вот он и решил взять на подмогу Нинъэмона.
— Всё это ерунда! — возразил Нинъэмон. — Уж так ли это много — две иены двадцать сэн? Или вам не для того даны руки, чтобы вы могли заработать эти деньги? Я никогда не брал взаймы у хозяина ни полушки. И не стану влезать в это дело. Попробуй-ка стань на место хозяина! Ещё жаднее его будешь… Раз ничего не смыслишь, незачем соваться!
Нинъэмону очень хотелось плюнуть в лоснящуюся физиономию Касаи, но он сдержался и плюнул на пол.
— Погоди, погоди! Ты не должен так сразу отказываться!
— Должен или не должен — тебе что за дело? Убирайся! Да поживее!
— Но, Хироока-сан…
— Тебе что, моих кулаков захотелось отведать?
С минуты на минуту могла прийти она. И Нинъэмон проклинал Касаи, с каждым словом становясь всё грубее. В конце концов Касаи пришлось, несмотря на всю его настойчивость, подняться с места. Пытаясь скрыть раздражение, он пробормотал на прощанье несколько вежливых слов и стал спускаться по склону. У развилки он хотел свернуть влево, но Нинъэмон, следивший за ним, рявкнул: «Иди направо!» Касаи и тут не стал противиться. По дороге, ведущей слева, должна была прийти она.
Оставшись один, Нинъэмон, дрожа от злости, притаился во мраке. Как назло, женщина запаздывала. Нинъэмон потерял терпение, вскочил и пошёл по лесной тропке напролом, словно шёл днём по широкой дороге. Обострённое, как у зверя, чутьё подсказало ему, что в редком кустарнике у тропинки кто-то есть. Он замер на месте, вглядываясь в кусты. В ночной тишине послышался приглушённый женский смех — дразнящий, чувственный. Нинъэмон ощутил знакомый запах женского тела.
— Ага, скотина! — заорал он и бросился в кустарник. Обутый в соломенные сандалии, он сделал несколько шагов по твёрдым сучьям и колючкам и вдруг наступил на мягкое, вздрогнувшее тело. Он отдёрнул было ногу, но, охваченный бешенством, тут же навалился на женщину всей тяжестью.
— Ай, больно!
Вот это ему и хотелось сейчас услышать. Это слово подлило масла в огонь. От ярости у него помутилось в глазах. Он набросился на женщину, стал бить её и пинать ногами. Женщина закричала от боли, обвила его руками и укусила. Нинъэмон крепко схватил её за плечи выволок на тропинку. Она пыталась
4
В этом году на Хоккайдо с начала июня наступили необычные для весенней поры холода с затяжными дождями. Если в главных районах Японии, где много заливных полей, засуха не считалась бедствием, то на Хоккайдо в таких деревнях, как деревня К., где велось только богарное земледелие, обычно радовались хорошему дождю. Но в этом году дождей было слишком уж много, и крестьянам ничего не оставалось, как угрюмо вздыхать. На фоне зеленеющих рощ и полей грязными пятнами выделялись крестьянские лачуги. Из свинцовых туч, затянувших небо сплошной пеленой, не переставая моросил холодный, ПОХОЖИЙ на осенний, дождь. Мостки на низких межах всплыли, и между ними пробивались длинные стебли водяного овса. В воде, стоявшей на полях, сновали головастики. Печально куковали кукушки в роще. С утра до вечера стучали по крышам капли, словно где-то в отдалении сыпали на доску мелкие бобы, а когда дождь на время прекращался, дул сырой холодный ветер, от которого, казалось, вянули и деревья и трава.
Однажды староста оповестил крестьян, что из Хакодатэ приехал хозяин фермы и зовёт всех на собрание. Нимало не заботясь об этом, Нинъэмон с утра запряг лошадь и уехал в город. Возле транспортной конторы уже стояли две телеги. Лошади понуро опустили головы, их гривы, намокшие от дождя, слиплись и повисли длинными прядями, с которых непрерывно стекала вода. От спин лошадей шёл пар.
Нинъэмон толкнул дверь и вошёл в контору. Трое молодых парней развели костёр прямо на земляном полу и грелись. Крестьяне, занимавшиеся извозом, слыли отчаянными и грубыми. То и дело отодвигаясь от костра, разгоравшегося всё жарче, они вели разговор о шайке картёжников, которые появились в городке: сезон дождей был для них наиболее благоприятным временем. Говорили, будто они хотели обобрать крестьян, но обожглись на этом деле, и их всех в скором времени выпроводят из города.
— Ты тоже, пожалуй, не прочь бы сыграть разок и зашибить деньгу! — вызывающе сказал один из парней Нинъэмону.
В комнате было темно и сыро. Нинъэмон молча протиснулся к огню. На улице шаркали соломенными сандалиями редкие прохожие, обычного для этого времени года оживления не было и в помине. Молодой конторщик дремал, подперев щёку рукой, в которой он сжимал кисточку для письма. Так, в праздной скуке, они провели два с лишним часа, ожидая грузов. Глупая болтовня всем надоела, и в конторе воцарилось угрюмое молчание, людей одолевала зевота.
— А что, не сыграть ли нам по маленькой? — вдруг предложил Нинъэмон, обведя всех взглядом.
Он улыбался редкой для него простодушной улыбкой. Глядя на его улыбающееся лицо, все невольно к нему потянулись. Принесли циновки. Четверо сели в круг. Один осторожно взял со стола конторщика чайную чашку. Другой извлёк из-за пазухи две игральные кости.
Услышав возбуждённые голоса, конторщик проснулся. Игра была в самом разгаре. Конторщик чуть было не поддался искушению, но вовремя спохватился.