Потомок Каина

Арисима Такэо

У лошади были сломаны передние ноги. Растерянный Нинъэмон обвёл отсутствующим взглядом обступивших его людей. Что он мог сделать?

Заметив в толпе кузнеца, кое-что смыслившего и в коновальстве, Нинъэмон пришёл наконец в себя и обратился к нему за помощью, после чего уныло побрёл прочь. Он плохо соображал, что происходит вокруг, и шёл сквозь расступавшуюся перед ним толпу, как лунатик. Дойдя до угла, где находилась контора, он, в порыве слепой злости, схватил с земли горсть камней и запустил ими в застеклённую дверь полетели осколки, и словно откуда-то издалека до него донёсся звон разбитого стекла. Однако Нинъэмон медленно прошёл мимо.

Очнувшись, он обнаружил, что сидит на берегу Сирибэси, несущей свои воды мимо горы Комбудакэ, и рассеянно смотрит на

её поверхность, подёрнутую лёгкой рябью. Перед ним струился нескончаемый прозрачный поток с маленькими воронками водоворотов, которые то появлялись, то исчезали. Он сидел неподвижно, созерцая эту игру вод, и, в памяти его, словно что-то очень далёкое, всплывали последние события. Всё оживало в его сознании последовательно и чётко; и всё же казалось, будто всё это случилось не с ним, а с кем-то другим. Но стоило ему дойти до того момента, когда он упал с лошади, как нить воспоминаний неожиданно обрывалась. Снова и снова он упорно перебирал в памяти всё сначала, пытаясь припомнить, что было дальше. «Дочь Касаи… дочь Касаи… что же такое было с дочерью Касаи?.. — спрашивал он себя. Глаза его постепенно тускнели. — Дочь Касаи… Касаи… Да, Касаи — вот кто искалечил мою лошадь». Но даже Касаи представлялся сейчас Нинъэмону человеком далёким, почти незнакомым. Во всяком случае, мысли о нём не могли вывести Нинъэмона из оцепенения. Веки отяжелели, и он погрузился в глубокий сон.

Выло уже далеко за полночь, когда Нинъэмон приплёлся домой. Ещё не войдя в хижину, он ощутил резкий запах карболки. И это вернуло его к действительности. Он с удивлением оглядел свою лачугу, будто увидел её впервые. Безразличие сменилось нервным возбуждением, и он теперь остро воспринимал каждую мелочь. Запах карболки напомнил о смерти сына. Не стряслось ли какой беды и с женой? Он стал искать её за погасшим очагом, шаря руками в кромешной тьме. Жена проснулась и заворочалась на своей убогой постели.

— Где это ты пропадал до этих пор? Лошадь соседи привели. Беда какая приключилась! — проговорила жена отчётливым, совсем не сонным голосом. Глаза Нинъэмона уже привыкли к темноте, он разглядел в углу хижины лошадь. Чтобы она не опиралась на передние ноги, под брюхо подложили циновки и подвязали её к балке. Коленные чашечки были туго обмотаны тряпками, резко белевшими в темноте. И это сразу бросилось в глаза Нинъэмону. Не снимая сандалий, он устало опустился, на пол перед холодным очагом, уронив голову на руки. Лошадь стояла тихо, не шевелясь. Тишину в хижине нарушал лишь писк комаров, такой слабый, что казалось, это сам воздух шепчет что-то. До бола стиснув руки, лежавшие на коленях, Нинъэмон сидел неподвижно, спать ему не хотелось. Казалось, будто лошадь и Нинъэмон полны сочувствия и жалости друг к другу.

Однако уже на следующий день Нинъэмон оправился от удара и стал по-прежнему резким и неуступчивым. Он поехал в город, продал плуг. Взял в кредит в хлебной лавке зерна и бобов, сказав, что контора после того, как продаст овёс, оплатит его долг. Затем Нинъэмон нанял телегу, отправил зерно и бобы домой, а сам пошёл играть в карты.

Вечером того дня, когда происходили скачки, важное событие взбудоражило весь городок. Дочь Касаи не вернулась в дом господина Мацукава. Вначале никто не придал этому значения. В летние вечера парни и девушки нередко прятались в рощах и густых зарослях на полях. Но когда наступила глубокая ночь, решили всё же узнать, нет ли её в доме отца. Однако и там девушки не оказалось. Прибежал встревоженный Касаи. Обыскать обширные поля и множество холмов казалось невозможным. Но чуть забрезжил рассвет, жители деревни всё же отправились на поиски. Девушку нашли лежащей без памяти в лесу, в балке у реки. Придя в себя, она рассказала, что какой-то огромный детина силой затащил её туда и надругался над нею. Касаи в раздумье чуть склонил голову набок и пробормотал: «Хироока», Кто-то видел, как Хироока разбил стёкла в конторе.

Розыск преступника начался в полной тайне, с небывалой для деревни тщательностью. Мацукава даже пообещал щедрое вознаграждение. И хотя напасть на след виновного не удавалось, все подозревали

Хироока. Разве не он твердил, будто Касаи убил его ребёнка? А из-за кого, как не из-за дочери Касяи лошадь Хироока сломала ноги? Было уже около десяти вечера, когда кузнец привёл лошадь к Хироока, а тот всё не возвращался. И в деревне никто его не видел. Он даже не зашёл в игорный дом. Словом, все факты были против Нинъэмона, однако прямых доказательств его виновности не нашли.

Прошло лето. Наступило время уборки, и снова зарядили дожди. Негде было сушить зерно, и урожай, доставшийся таким трудом, обречён был на гибель. Арендаторы пришли было в контору просить о снижении арендной платы, но их и слушать никто не стал. Арендную плату удержали из тех денег, которые им причитались за проданный овёс. Где уж тут было думать о семенах на следующую весну, если многие крестьяне не могли даже запастись пропитанием на зиму.

Один лишь Нинъэмон не внёс ни гроша в счёт арендной платы. Буквально ни гроша, не говоря уже о том, что он нарушил договор с конторой о продаже овса. Напрасно уговаривал его управляющий заплатить хоть немного, Нинъэмон ни в какую не соглашался. Тогда управляющий пригрозил наложить арест на имущество Нинъэмона. Но и к этому Нинъэмон отнёсся спокойно, даже пренебрежительно. Какой там арест? На что его накладывать? Ведь даже плата за хижину ещё не внесена в контору. Нинъэмон это хорошо понимал. В качестве крайней меры контора потребовала выселить Нинъэмона, хотя терпела на этом некоторый убыток. Однако Нинъэмон и не думал двигаться с места. Торговцы, которых он надул, и прежде всего хлеботорговец, тщетно старались получить с него хотя бы проценты, о самом долге и речи быть не могло.

7

Само слово Долговязый наводило теперь страх на жителей деревни. Едва завидев Нинъэмона, они спешили поскорее спрятаться. Даже Кавамори и тот перестал покровительствовать своему родственнику и присоединился к тем, кто требовал его выселения. Ни в городе, ни в деревне не нашлось человека, который дал бы Нинъэмону взаймы. Сато, муж и жена, не раз ходили в контору и грозились уехать, если Нинъэмона немедленно не прогонят. Даже полицейский старался держаться подальше от Нинъэмона и ото всего, что его касалось. Никто больше не сомневался в том, что дочь Касаи изнасиловал Нинъэмон. Что бы ни случилось в деревне, всё теперь приписывали Нинъэмону.

Однако Нинъэмон держался стойко и невозмутимо. Судя по всему, он не собирался пока расставаться со своими мечтами. В одном лишь он раскаивался, что увлёкся азартной игрой. Если не прикасаться к картам, работать так же усердно, как сейчас, и так же ловко, как в нынешнем году, сбывать урожай — то за три-четыре года можно будет сколотить приличную сумму.

Он ещё покажет себя… С такими мыслями встретил он зиму.

Но не успевал Нинъэмон справиться с одной бедой, как приходила другая. Пищи у него, пожалуй, хватило бы на зиму, а вот денег он не припас ни гроша. Лошадь после скачек совсем захирела. Можно бы отправиться на заработки, но за это время жену его наверняка выгонят из хижины. Она у него робкая, забитая. А дома ему делать нечего. Семена на будущий год и то не на что купить.

С утра до вечера просиживал Нинъэмон у очага, одолеваемый невесёлыми думами, тупо уставившись на искалеченную лошадь. Так шли дни.

Сато да и другие арендаторы, которых Нинъэмон глубоко презирал, встретили зиму без особых забот, хотя из них безжалостно выжимали арендную плату и они сильно задолжали ростовщикам. Все приготовились к зиме. Несмотря на нужду, крестьяне помогали друг другу, изредка даже устраивали скудные угощения. И только одного Нинъэмона все считали врагом.

Между тем зима, нимало не заботясь о людях, вступала в свои права. С молочно-белого, словно затянутого снежной пеленой неба, не переставая, падали крупные хлопья. И поля, молчаливые свидетели бесславного поражения человека, и леса — владения природы, торжествующей победу, — всё было погребено под снегом. Случалось, что за ночь снегу прибавлялось на целых полметра. Только хижины да деревья чернели на белоснежном фоне земли и неба.