Потомок Мансуровых
Шрифт:
И конопатинки эти, которых потом не стало...
– Да посмотри на меня хорошенько, Люська! Неужели ты ничего не заметила? Ничего не видишь? Посмотри!
– А что я должна увидеть, Кирка? Ты - это ты. Ты! Что ты меня пугаешь, дурак несчастный!
Она целовала и целовала меня, и лицо мое стало таким же мокрым и соленым, как у нее.
– Ну как же...
– бормотал я.
– Но я-то как же? Люсенька... Ведь прожил же я эти восемь лет! Я же помню все, день за днем помню! Который теперь год, ты знаешь, Люська?
– Я цеплялся за реальные даты, за воспоминания, которые были реальностью. Я цеплялся за них отчаянно,
– Который теперь год, Волхова?
– Молчи, - сказала она, - молчи, ради бога.
Я замолчал. Я притянул Люськину голову к груди. Она уткнула лицо мне в свитер и затихла, и слева там вдруг потеплело от ее дыхания.
И стало мне тогда спокойно и хорошо. И все быдо на своих местах.
– Все было как надо.
Люська что-то тихонько бормотала мне в сердце: то ли говорила, то ли напевала. Я тряхнул ее слегка за плечи, и она подняла на меня улыбающиеся глаза. Я подмигнул ей. Львиный круп с чугунной веревкой хвоста попался мне на глаза. Я поцарапал его ногтями, и легкая дрожь прошла по ожившей шкуре, а кисточка хвоста слегка дрогнула. Люська фыркнула и тоже пощекотала зверя, и другие львы с тумбочек напротив глядели при этом на нас неодобрительно.
– Ну, куда ж мы теперь?
– спросил я.
– Куда бы ты хотела? Только ведь ночь...
– Ночь, день-какая разница,-пропела она беззаботно - А кстати, теперь вечер.
А ведь действительно вечер. Вот на улице, что идет от мостика, - толпа на автобусной остановке. На углу поближе гудит компания гитарно-песенная. Где-то недалеко трамвай заскрежетал, наткнувшись, должно быть, на остановку. Человек на мосту окурок в воду выщелкнул, на нас оглянулся. Топай, топай, дядя. .. Вечер. Но ведь ночь же была! И тот, первый, на которого натолкнулся я на улице, был ночным. Спички еще спрашивал. Н-да...
– Бедненький, - поглядев на меня, вытянула губы Люська, - все ты перепутал!
– Она погладила меня по голове.
– Ну ничего, сейчас мы тебя развеселим. Слушай, Кирка, пойдем со мной на соревнования, а? Ну, Киранька!
– умоляюще потянула она меня за рукав.
– Ты иге сто раз обещал, ну пойдем! Посмотришь хоть, что я могу. А то все хвалят, хвалят, а ты не посмотрел ни разу. Ну, миленький! Для кого же я стараюсь? Все стараюсь, стараюсь, - она тащила меня за руку по мосту,-ДО мастера почти достаралась, а ты...
Она занималась фехтованием, и раньше, до меня, ни о чем, кроме своей рапиры, и думать не могла. Там, где мы встретились впервые, в разгаре какой-то вечеринки, увидел я ее такой: стоит девица, голова вскинута, словно под тяжестью толстенной русой косы, глаза насмешливо прищурены, одна рука поднята над головой, а в другой руке, как рапира, покачивается длиннющая рейсшина, направленная в центр некоего живота: защищайтесь, граф! А польщенный граф похохатывает и ручки - вверх, сдается на милость. И охают все, и ахают, и просят сводить на соревнования: посмотреть-поболеть.
А я только в прошлом году побывал на соревнованиях в ее "Труде". Бой за первое-второе место. Правая дорожка - мастер .спорта Людмила Волхова, "Труд", левая дорожка - мастер спорта Диана Албазова, "Спартак".
Стоит моя Люська (Волхова все-таки,
И смотрят на нее зрители-любители, знатоки фехтования. А сзади меня зритель зрителю, знаток знатоку: "Вот девочка - сколько лет за ней слежу таланту прорва, а проиграет ведь Албазовой, разбрасывается, года два совсем не выступала..." А того ты не знаешь, любитель, что у девочки этой дочка трехлетняя, Дарья, и бывший муж-решительный человек, и еще тут один обормот со стажем...
Мы двинулись, взявшись за руки. И не свербило уже в душе недоверие ко всему, теперь происходящему, не было ни недоумения, ни беспокойства, был покой, была радость. И то, что я знал, что совершилось (что совершится) за эти восемь лет, не имело теперь никакого значения. Это настоящее еще не стало прошлым, и это настоящее - только оно и есть самое реальное: этот мостик, эти львы, так боящиеся щекотки...
И все-таки это был странный путь. Вот возникли впереди прохожие, а откуда - непонятно, потом вдруг исчезли - а куда? Вот угловой дом "аптека"" и огромный серый дом напротив, а на фасаде его - аршинные буквы складываются в пляшущую, подмигивающую неоном надпись: "Обменъ веществъ" с ером на конце. А сам фасад колеблется, как матерчатый, и, словно от ветра, захлестывается за угол. Вот прямая как стрела улица, и трамвай мчится на полном ходу к остановке, к ожидающей толпе. И трамвай этот, не доехав до остановки десятка метров, зазвенел отчаянно и, изломав маршрут под прямым углом, втянул все шесть своих вагонов в темную пасть подворотни. Н-да-а...
А публика на остановке даже ртов не пооткрывала. А сделали люди вот что: встали в круг, обхватив друг дружку за плечи, наклонились, словно команда регбистов перед атакой, крикнули что-то разом громко и неразборчиво и разбежались в разные стороны.
Глянув в сторону крика, Люська улыбнулась и потянула меня в переулок, короткий, ведущий к ее спортобществу.
– Волхова, - сказал я, повернув ее лицом к себе, - Волхова...
Она медленно обняла меня и с закрытыми глазами поцеловала мои глаза один н второй.
– Нет, Кирка, нет, - шептала она потом, пытаясь вырваться из моих рук.
– Ну что с тобой, что ты делаешь, Кирка, милый? Не надо, не надо... не надо! Теперь, тут, вдруг...
– Она шептала это с тоской, с отчаянием, с покорностью, вырываясь и стремясь ко мне.
– Кирка мой, Киранька...
– Ладно, малыш, успокойся, - сказал я, отпуская ее. Она перевела дыхание, улыбаясь благодарно и виновато, быстро поцеловала меня и потащила за собой.
.. .В фойе спортклуба было пустынно и гулко, и неясный глухой говор изредка накатывал волнами откуда-то сверху, куда вела широкая лестница.
Женщина-вахтер, пожилая, полная и степенная, сидела в своей стеклянной клетке и, неторопливо чередуя руки, подносила ко рту то бутерброд, то стакан в подстаканнике. Глаза ее при этом были опущены вниз, на стол, где лежал журнал развернутый на чем-то ярком.
– Здравствуйте, Раиса Васильевна!крикнула ей Люська и помахала рукой.
Вахтерша рассеянно глянула на нее, и обе руки ее замерли, а рот приоткрылся.
– Ты, девонька, не сестра ли Люды Волхо вой?
– спросила она.
– Да что вы, тетя Рая?
– изумилась Люська.
– Вы что ж - не узнали меня? Ай-ай, тетечка Раечка!
– пропела она укоризненно.