Потоп (Книга II, Трилогия - 2)

Сенкевич Генрик

– Господи! – воскликнул Володыёвский. – Да как же может прийти сюда Радзивилл, коль на его пути стоят люди Золотаренко и пехота Хованского. Мы – это дело другое! Одна хоругвь может проскользнуть, да и то в Пильвишках нам пришлось саблями прокладывать себе путь. И Кмициц – это дело другое, он пробивался с кучкой людей. Но как может пройти гетман с целым войском? Разве только сперва разгромит и Золотаренко и Хованского…

Не успел Володыёвский кончить, как дверь отворилась, и вошел стремянный.

– Гонец к пану полковнику с письмом, – сказал он.

– Неси письмо, – приказал Володыёвский.

Стремянный вышел и через минуту вернулся с письмом. Пан Михал торопливо сломал печать и начал читать:

– «Пишу нынче про то, что вчера не успел рассказать арендатору из

Вонсоши. Чтобы двинуться на вас, у гетмана и своего войска довольно; но он с умыслом ждет подмоги от шведов, дабы выступить против вас под покровительством шведского короля. Пусть только тронут тогда его московиты, им придется ударить и на шведов, а сие означало бы войну с шведским королем. Без приказа они не посмеют это сделать, ибо боятся шведов и не примут на себя ответ за начало войны. Они уже знают, что Радзивилл повсюду с умыслом подставляет им шведов: стоит им подстрелить или зарубить хоть одного шведа, и тотчас разгорится война. Не знают они сами теперь, что делать, ибо Литва отдана шведам, стоят потому на месте и выжидают, не воюя, что дальше будет. По этой причине они и Радзивилла не станут останавливать и препон ему чинить не станут, и он пойдет прямо на вас и будет истреблять вас поодиночке, коль скоро вы не соберете вместе все свои силы. Христом-Богом молю, сделайте это и зовите к себе поскорее витебского воеводу, ибо и ему легче пробиться сквозь московитов, покуда они стоят, словно ум потерявши. Хотел я под чужим именем вас остеречь, дабы вы скорее мне поверили, но коль скоро открылось, кто шлет вам вести, подписываюсь своим собственным. Беда, коль не поверите вы мне, ибо я уж не тот, каким прежде был, и, даст Бог, совсем иные речи вы услышите обо мне.

Кмициц».

– Ты хотел знать, как придет к нам Радзивилл, вот тебе и ответ! – сказал Ян Скшетуский.

– Он прав! – воскликнул Володыёвский. – Умные слова!

– Не умные, а святые слова! – перебил его Заглоба. – Сомнений быть не может. Я первый разглядел этого человека, и хоть нет такого проклятия, какое не посылали бы на его голову люди, говорю вам, мы еще будем благословлять его. Мне довольно взглянуть на человека, чтобы узнать ему цену. А помните, как он мне полюбился в Кейданах? Сам он тоже нас любит, как истинных рыцарей, а когда в первый раз услыхал мое имя, чуть не задушил меня от восторга в объятиях и благодаря мне спас всех вас.

– Ты, милостивый пан, совсем не изменился, – заметил Редзян. – Ну почему это пан Кмициц должен был больше восторгаться тобой, чем моим паном или паном Володыёвским?

– Глупец! – ответил Заглоба. – Тебя-то он сразу раскусил, и коль звал арендатором, а не дураком из Вонсоши, так только из учтивости!

– Так, может, и тобою, милостивый пан, он восторгался тоже только из учтивости? – отрезал Редзян.

– Нет, ты погляди на него, ишь как боднул! Сказано, богатый – что бык рогатый. А ты женись, пан арендатор, клянусь Богом, вовсе рогачом станешь!

– Все это хорошо, – промолвил Володыёвский. – Но коль он от души нам сочувствует, то почему не приехал к нам, вместо того чтобы рыскать, как волку, вокруг нас и людей нам губить?

– Не твоя это забота, пан Михал, – ответил Заглоба. – Что мы решим, то и делай, и не ошибешься. Когда бы твой ум стоил твоей сабли, ты бы уже великим гетманом был вместо пана Реверы Потоцкого. А зачем было Кмицицу приезжать сюда? Уж не затем ли, чтобы ты так же ему не поверил, как не веришь его письму, и чтоб у вас с этим ершистым кавалером тотчас разгорелась страшная ссора? А когда бы ты даже поверил ему, то что бы сказали другие полковники: Котовский, Жеромский, Липницкий? Что бы сказали твои лауданцы? Разве не зарубили бы его, как только бы ты отвернулся?

– Отец прав, – вмешался в разговор Ян Скшетуский, – он не мог сюда приехать.

– Так зачем же он едет к шведам? – повторил упрямый пан Михал.

– А черт его знает, к шведам ли едет он, а черт его знает, что могло этому шалому парню стрельнуть в голову? Нам-то что до этого! Наше дело послушаться его совета, коль хотим мы унести ноги.

– Да тут и раздумывать нечего, – сказал Станислав Скшетуский.

– Надо поскорей упредить Котовского, Жеромского, Липницкого и того, другого, Кмицица, – промолвил Ян Скшетуский. – Пошли к ним, Михал, тотчас гонцов,

только не пиши, кто нас остерег, а то они наверняка не поверят.

– Мы одни будем знать, чья это заслуга, и в свое время не замедлим открыть нашу тайну! – воскликнул Заглоба. – Ну, Михал, теперь живо!

– Сами мы двинемся в Белосток, – продолжал Ян Скшетуский, – там и общий сбор назначим. Дай Бог, чтоб поскорее прибыл витебский воевода!

– Из Белостока, – подхватил Заглоба, – надо будет отправить к воеводе послов от войска. Даст Бог, встанем мы против литовского гетмана с силами равными, а то и превосходными. Нам самим и думать нечего напасть на него, ну а витебский воевода – это дело другое. Сколь достойный, сколь доблестный муж! Другого такого не сыщешь в Речи Посполитой!

– Ты, милостивый пан, знаешь воеводу? – спросил Станислав Скшетуский.

– Знаю ли я его? Мальчишкой знавал, когда он росточком был не больше моей сабли. Но и тогда это был сущий архангел.

– Ведь он теперь, – сказал Володыёвский, – не только все имение отдал, не только все серебро и драгоценности, но и все бляхи с наборной сбруи в деньги перелил, только бы побольше войска набрать против врагов отчизны.

– Благодарение Богу, хоть один такой нашелся! – заметил Станислав Скшетуский. – А то помните, как мы верили Радзивиллу?

– Ты кощунствуешь, пан Станислав! – крикнул Заглоба. – Витебский воевода – это да! Да здравствует витебский воевода! А ты, Михал, в поход, живей в поход! Пусть пескари остаются в этом щучинском болоте, а мы поедем в Белосток, там, может, получше достанем рыбы. Да и халы там на шабаш евреи пекут отменные!.. Ну, теперь, по крайности, хоть война начнется, а то меня уже тоска берет! Тряхнем Радзивилла, тогда и за шведов возьмемся. Мы им уже показали, чего стоим! В поход, Михал, ибо periculum in mora! [93]

93

опасность в промедлении (лат.).

– А я пойду подниму на ноги хоругвь! – сказал Ян Скшетуский.

Спустя час десятка два гонцов мчались во весь опор в Подлясье, а вслед за ними тронулась вскоре и вся лауданская хоругвь. Начальники ехали впереди, советуясь и обсуживая дела, а солдат вел Рох Ковальский, помощник Володыёвского. Шли на Осовец и Гонёндз, направляясь на Белосток, где надеялись встретить прочие конфедератские хоругви.

Глава VI

Письма Володыёвского о походе Радзивилла, разосланные во все концы Подлясского воеводства, нашли отклик у всех полковников. Одни из них, чтобы легче было перезимовать, уже разбили хоругви на небольшие отряды; другие позволили своим хорунжим разъехаться по приватным домам, так что под знаменами оставалось человек по двадцать хорунжих да по нескольку десятков солдат. Полковники отпустили людей отчасти потому, что опасались голода, отчасти же потому, что им нелегко было поддержать порядок в хоругвях, которые, однажды подняв мятеж против властей, готовы были теперь по малейшему поводу отказать в повиновении и своим предводителям. Если бы нашелся достойный вождь, который сразу повел бы их в бой против одного из двух врагов отчизны, или даже против Радзивилла, дисциплина, наверно, сохранилась бы; но в Подлясье хоругви бездействовали, они только обстреливали крепостцы Радзивилла, грабили его поместья да вели переговоры с князем Богуславом, и солдаты поэтому совсем распустились. В этих условиях они приучались только своевольничать и притеснять мирных жителей. Часть их, особенно из числа тех, кого привела с собой шляхта, бежала из хоругвей и, сколотив шайки, промышляла разбоем на большой дороге. Так с каждым днем все больше разлагалось войско, которое не присоединилось ни к одному из врагов и составляло единственную надежду короля и патриотов. Раздел хоругвей на небольшие отряды довершил этот развал. Слов нет, если бы хоругви держались вместе, прокормиться им было бы трудно; но кое-кто, быть может, не без умысла, преувеличивал опасность голода: стояла осень, урожай выдался хороший, и, главное, никто из врагов не успел еще огнем и мечом опустошить воеводство. Опустошили его кое-где свои же конфедератские солдаты, как души их самих опустошила праздность.