Потоп (Книга II, Трилогия - 2)
Шрифт:
Тут взял слово Липницкий, который питал неприязнь к Жеромскому и хотел всеми силами помешать его избранию:
– Клянусь Богом, вы можете голосовать за кого только пожелаете! А не выберете полковника, так оно и лучше, никому не будет досадно и обидно.
Шум тут поднялся невообразимый. Многочисленные голоса кричали:
– Голосовать! Голосовать!
Другие неистовствовали:
– Где муж столь славный, как пан Заглоба? Где рыцарь столь великий? Где воин столь искушенный? Просим пана Заглобу! Да здравствует пан Заглоба! Да здравствует полководец!
– Да здравствует пан Заглоба! Да здравствует пан Заглоба! – орало все больше глоток.
– На сабли тех, кто против! – кричали забияки.
– Нет никого против! Unanimitate! [94] –
– Да здравствует пан Заглоба! Он разбил Густава Адольфа! Он Хмельницкому залил сала за шкуру!
– И самих полковников спас!
– И шведов разбил под Клеванами!
– Vivat! Vivat Заглоба dux! [95] Vivat! Vivat!
94
Единодушно (лат.).
95
полководец (лат.).
И толпы бросали в воздух шапки и бегали по стану и искали Заглобу.
В первую минуту он изумился и растерялся, ибо не искал почестей, хотел, чтобы выбрали Скшетуского, и никак не ждал, что дело примет такой оборот.
Дух у него занялся, когда тысячные толпы стали выкрикивать его имя, покраснел старик, как рак.
Но тут его окружили хорунжие; они пришли в восторг, увидев его смущение.
– Нет, вы только поглядите! – кричали они. – Раскраснелся, как девица! Скромность его равна его храбрости! Да здравствует пан Заглоба! Веди же нас к победе!
Тем временем подошли и полковники и, хоть рад, хоть не рад, стали поздравлять его, ну, а кое-кто, может, и рад был, что соперники обойдены. Володыёвский только усы топорщил, дивясь не меньше Заглобы, а Редзян – тот и рот разинул, и глаза раскрыл, глядя на Заглобу с недоверием, но вместе с тем и с почтением; ну, а Заглоба пришел понемногу в себя, подбоченился через минуту, голову поднял и с важностью, приличной высокому званию, стал принимать поздравления.
Первым от имени полковников поздравил его Жеромский, а затем от войска весьма цветистую речь сказал хорунжий Жимирский из хоругви Котовского, приведя изречения разных мудрецов.
Заглоба слушал, головой качал, когда же вития кончил, выступил со следующей речью:
– Братья! Когда бы кто пожелал истинную доблесть потопить в бездонном океане или засыпать ее горами Карпатскими, что поднялись за облака, она, словно будучи по природе маслом, всплыла бы наверх, из-под земли пробилась наружу, дабы людям открыто сказать: «Вот она я перед вами, и не трепещу я света, и суда не боюсь, и награды жду». Но как самоцвет оправлен золотом, так добродетель должна быть оправлена скромностью, а посему спрашиваю я вас, стоя тут перед вами: разве не прятал я своих заслуг? Разве похвалялся я перед вами? Разве добивался той почести, коею вы украсили меня? Вы сами увидели мои заслуги, ибо я и сейчас готов отрицать их, готов сказать вам: есть лучше меня, такие, как пан Жеромский, пан Липницкий, пан Кмициц, пан Оскерко, пан Скшетуский, пан Володыёвский, столь великие кавалеры, что и древние народы могли бы ими гордиться! Почему же меня, а не кого-нибудь из них избрали вы своим полководцем? Есть еще время! Снимите же с плеч моих почетное звание и украсьте мантией более достойного!
– Нет! Нет! – взревели сотни, тысячи голосов.
– Нет! – подхватили полковники, обрадованные публичной похвалой и желавшие в то же время показать войску свою скромность.
– Вижу и я, что так должно быть! – ответил Заглоба. – Что ж, исполню вашу волю! Благодарю вас, братья, от всего сердца, думаю, что не обману я надежд, кои вы на меня возлагаете. Как вы за меня, так и я за вас клянусь стоять насмерть, и победу ли, погибель ли принесут нам непостижимые fata [96] ,
96
судьбы (лат.).
Небывалое воодушевление охватило всех собравшихся. Одни хватались за сабли, другие роняли слезы; у Заглобы лысина покрылась каплями пота, но пыл возрастал со все большею силой.
– Мы будем стоять за нашего законного короля, за нашего избранника и милую сердцу отчизну! – восклицал он. – Для них будем жить! Ради них умирать! Братья, с той поры, как стоит наша отчизна, никогда не обрушивались на нее такие бедствия! Изменники открыли ворота, и нет уже ни пяди земли, кроме этого воеводства, где не бесчинствовал бы враг. Вы – надежда отчизны, а я – ваша надежда, на вас и на меня обращены взоры всей Речи Посполитой! Покажем же ей, что не напрасно простирает к нам она руки. Как вы ждете от меня отваги и верности, так я требую от вас покорности и послушания, а когда мы будем единодушны, когда примером своим откроем глаза тем, кого обманул враг, – половина Речи Посполитой слетится к нам! Все, кто хранит в сердце Бога и верность отчизне, присоединятся к нам, силы небесные укрепят нас, и кто же сможет тогда устоять против нас?!
– Так и будет! Ей-же-ей, так будет! Соломон говорит его устами! На бой! На бой! – гремели голоса.
А Заглоба простер руки на север и кричал:
– Приходи же теперь, Радзивилл! Приходи, пан гетман, пан еретик, воевода Люциферов! Мы ждем тебя, не рассеявшись, но собравшись вместе, не в раздоре, но в согласии, не с бумажками и трактатами, но с мечом в руке! Доблестное ждет тебя войско и я, его полководец! Ну же, выходи! Выходи на бой с Заглобой! Позови бесов на помощь, и давай схватимся! Выходи! – Тут он снова обратился к войску и продолжал кричать так, что эхо отдавалось во всем стане: – Клянусь Богом, дорогие мои! Пророки мне вещают! Согласие, только согласие, – и мы побьем этих негодяев, эту немчуру, этих чулочников, рыбоедов и прочих вшивцев и бородачей, что летом в тулупах ходят и на санях ездят! Такого зададим им перцу, что они только пятки покажут. Все, в ком душа жива, бей собачьих детей! Бей, кто в Бога верует, кому дороги отчизна и честь!
Мгновенно блеснули тысячи сабель. Толпы солдат окружили Заглобу, теснясь, толкаясь, давя друг дружку и крича:
– Веди нас! Веди!
– Завтра поведу! Готовьтесь! – крикнул Заглоба в пылу.
Выборы происходили утром, а в полдень был смотр войскам. Стройные ряды хоругвей во главе с полковниками и знаменосцами стояли на хорощанских лугах, а перед ними проезжал полководец под бунчуком, с золоченой булавой в руке и цапельным пером на шапке. Прямой гетман! Так делал он смотр хоругвям, озирая их, как пастырь озирает стадо, а солдаты воодушевлялись, видя величественную его осанку. Каждый полковник по очереди подъезжал к нему, и с каждым он говорил, что-то хвалил, за что-то бранил, и даже те из них, что поначалу не рады были выбору войска, должны были сознаться в душе, что новый полководец в военном деле весьма искушен и не внове ему предводительствовать.
Один только Володыёвский как-то странно встопорщил усы на смотру, когда новый полководец, похлопав его при всех полковниках по плечу, сказал:
– Пан Михал, я доволен тобой, хоругвь у тебя – лучше нету. Продолжай так же и можешь быть уверен, что я тебя не забуду!
– Ей-же-ей, – шепнул Володыёвский Скшетускому, возвращаясь со смотра, – сам гетман лучше б не сказал!
В тот же день Заглоба отправил разъезды и туда, куда надо было послать, и туда, куда посылать вовсе не было надобности. Когда на следующий день утром люди вернулись, он внимательно выслушал все донесения, а затем отправился к Володыёвскому, который жил вместе со Скшетускими.