Потоп
Шрифт:
У меня было такое чувство, что и со мной в Фидлерсборо происходит то же самое: если упадёт пепел — а может, он уже упал, — кто-нибудь через тысячу лет зальёт это место алебастром и получит, если можно так сказать, слепок моей жизни. Меня в этой дыре не будет, там будет одна пустота, а может, настоящей меня никогда и не было. Но, по крайней мере, будет слепок какой-то жизни. Ты можешь жить так, думала я, чтобы мир вокруг тебя сохранил хотя бы слепок с твоей пустоты. Уж настолько собой я могу остаться.
Нет, не трогайте
Не трогайте меня, это может быть ужасно. Мне скоро сорок, и половину жизни я провела вот так, одна. Иногда мне кажется, что все мои воспоминания обманчивы или просто… просто галлюцинации, мне что-то снится потому, что я такая, и…
Нет, не трогайте меня, я могу быть отвратительной, как изголодавшаяся кошка, почуявшая рыбу, а я не хочу быть отвратительной. А может, буду ещё хуже, просто никакой. Как тряпичная кукла, набитая старым тряпьём. Старым тряпьём и ложью, а я этого не вынесу…
…ох, возьмите мою руку.
Яша, Яша, пожалуйста, возьмите мою руку.
Бредуэлл Толливер выключил лампу дневного света и снова опёрся на подоконник, вглядываясь в темноту. Огоньки сигарет погасли. На равнине в заречье поднимался туман. А его, как туманом, обволокло одиночеством.
Он подумал о пожелтевшей рукописи романа, который он так давно начал писать, — теперь роман лежал в сундуке в Калифорнии — и его пробрала дрожь. Он думал о том, что происходило в Фидлерсборо и о чём он знал. Он думал о том, что, должно быть, происходило в Фидлерсборо, но о чём он не знал — ведь стоило ему отвернуться, как всё уходило из поля зрения.
Он не понимал, зачем он здесь, в Фидлерсборо, посреди ночи.
Для того, чтобы написать сценарий.
— Господи! — сказал он вслух и засмеялся. — Всего-навсего сценарий!
Он резко отвернулся от окна, зажёг лампу дневного света и дождался, пока она ярко разгорится.
На столе он увидел толстый чёрный том. Поднял его, взвесил на руке, метнул горизонтально, и тот медленно спланировал на мягкое кресло. Когда книга упала, из неё ровным веером вылетела пачка листков.
— Делайте ваши ставки! — закричал он в пустой комнате и почувствовал мощный прилив энергии.
Он повернулся, и взгляд его упал на папку возле «ремингтона» с надписью «В работе». Он открыл её, схватил лежавшие там отпечатанные страницы и смял обеими руками, чувствуя, какая у него при этом сила в руках. Потом громко захохотал:
— И тебя туда же, братец Потс! Вот тебе, Потси-мот-си! — Он швырнул скомканную бумагу в корзину, громко, злорадно засмеялся и обвёл комнату властным взглядом.
— Клянусь богом, уж я им сварганю сценарий!
Он знал, что знает, как это сделать.
— Dans le silence… — запел он, пародируя южный акцент, — du bonheur…
Глава двадцать шестая
За четыре дня и пять ночей бешеной работы, никого не видя, если не считать коротких
Он мысленно обежал сделанную работу, не её содержание, а на редкость чёткую форму, и даже восхитился стройностью её конструкции. Такое ощущение бывает, когда гладишь шею и мускулистое плечо породистой лошади или проводишь пальцами по гладкому, как шёлк, бедру девушки. Это наслаждение, подумал он, существует само по себе, не имеет отношения ни к до, ни к после.
Он просунул папку под дверь комнаты Яши Джонса.
Господи, — подумал он, — а ведь уже июль.
Он вернулся к себе, несколько раз присел и отжался на руках, побрился, чего не делал уже три дня, полежал в тёплой ванне, принял снотворное, задёрнул шторы и лёг спать.
Проснулся он поздно, оделся, пошёл вниз, чувствовал он себя свежим, только как-то не очень твёрдо держался на ногах, и наелся до отвала. Когда он с сигаретой в руке допивал третью чашку кофе, ощущая приятную пустоту в голове, вошёл Яша Джонс. На нём было чёрное японское кимоно. Здоровая часть его черепа — та, где не было шрама, — блестела, как хорошо ухоженный, отполированный металл.
— Ну и гонку вы устроили, — сказал он. — Как себя чувствуете?
— Хорошо.
— Пошли наверх, поговорим, — сказал он.
— Хорошо. — Бред выглянул из окна в сад. Ну и денёк будет, настоящее пекло.
Было настоящее пекло, а он стоял на кирпичном тротуаре за воротами дома Фидлеров. Он поглядел на часы. Было без четверти девять. Много времени Яше Джонсу не потребовалось.
Бред подумал: Немного же надо времени, чтобы обозвать вещь дерьмом!
Но Яша Джонс сперва походил вокруг да около.
— Мастерски сработано, — сказал он. — Ничего более мастерского вы ещё не делали. И в Голливуде мне такое мастерство не встречалось. Но это — не вы. Это только тот вы, который владеет мастерством.
— Я же вам говорил в ту ночь возле памятника, — возразил Бред, — я же вам, чёрт возьми, говорил, что, может, я совсем не то, что вам надо.
— Помню. И вы сказали, что, может быть, тут слишком много всего произошло, а я вам ответил: неважно, что бы тут ни произошло, подойдите к этому с другого конца, и вы напишете прекрасную вещь.