Потоп
Шрифт:
— Хотя бы это было и вполне естественное явление природы, оно, во всяком случае, не предвещает нам ничего хорошего. Смотрите, господа, ведь с тех пор, как мы здесь, мы не сделали ни шагу вперед.
— Эх, — ответил Садовский, — если бы только вперед… Ведь, говоря правду, мы терпим поражение за поражением… А сегодняшняя ночь хуже всего! У солдат пропадает охота, пропадает храбрость, и они становятся вялыми. Вы и понятия не имеете, господа, какие слухи ходят по полкам. Кроме того, с некоторого времени происходят действительно странные вещи — никто не может выйти один или вдвоем
— Хуже будет, когда зима подойдет; уж и теперь по ночам невыносимо холодно, — прибавил ландграф гессенский.
— Мгла редеет! — сказал вдруг Мюллер.
И действительно, подул ветер и стал сдувать туман. В клубах мглы что-то замаячило, выглянуло солнце, и воздух стал прозрачен.
Слегка обрисовались стены, потом показались очертания костела и монастыря. Все стояло на прежнем месте. В крепости было спокойно и тихо, точно в ней не жили люди.
— Генерал, — энергично сказал ландграф гессенский, — попробуйте возобновить еще раз переговоры. Ведь надо же кончить!
— А если переговоры ни к чему не приведут, то вы мне советуете бросить осаду? — мрачно спросил Мюллер.
Офицеры молчали. И через минуту заговорил Садовский:
— Вы знаете лучше всех, генерал, что вам нужно делать.
— Знаю, — гордо ответил Мюллер, — и скажу вам одно: я проклинаю день и час, в который прибыл сюда, как проклинаю и советчиков, — тут он впился глазами во Вжещовича, — которые мне посоветовали эту осаду; но знайте, что после всего, что произошло, я не отступлю, пока не превращу эту проклятую крепость в груду развалин или пока не погибну сам.
Ландграф гессенский сделал брезгливую гримасу. Он никогда не питал к Мюллеру особенного уважения, а эти слова счел просто хвастовством, совершенно неуместным в такой обстановке: на отбитых окопах, среди груды тел, среди заклепанных пушек; он повернулся к нему и сказал с явным неудовольствием:
— Вам, генерал, нельзя этого обещать, так как вы должны будете отступить по первому приказу короля или фельдмаршала. Иногда же и обстоятельства распоряжаются людьми не хуже королей и фельдмаршалов!
Мюллер наморщил свои густые брови, и, видя это, Вжещович сказал торопливо:
— А пока попробуем возобновить переговоры. Они сдадутся, иначе быть не может!
Дальнейшие его слова заглушил веселый звон колокола в монастыре, который сзывал к ранней обедне. Генерал вместе со своим штабом медленно поехал в сторону Ченстохова, но не успел он еще доехать до главной квартиры, как к нему подлетел офицер на взмыленном коне.
— От фельдмаршала Виттенберга, — сказал Мюллер.
Между тем офицер подал ему письмо. Генерал быстро сорвал печати и, пробежав письмо глазами, сказал со смущением на лице:
— Нет, это из Познани… Дурные вести. В Великопольше восстала шляхта, народ соединился с ней… Во главе движения стоит Криштоф Жегоцкий, который хочет идти на помощь Ченстохову.
— Я предсказывал, что эти выстрелы отдадутся от Карпат
— Хорошо, узнаем! — ответил Мюллер. — Я предпочитаю открытого неприятеля, чем неискреннего союзника. Они сами покорились, а теперь восстают с оружием в руках… Хорошо, они понюхают нашего оружия.
— А мы ихнего, — проворчал Садовский. — Генерал, давайте кончать с Ченстоховом путем переговоров; мы согласимся на все условия. Тут вопрос уже не в крепости, а во власти его королевского величества над этой страной.
— Монахи сдадутся, — сказал Вжещович. — Сегодня-завтра сдадутся!
Так разговаривали шведские офицеры, а в монастыре после ранней обедни царила великая радость. Те, которые не участвовали в вылазке, расспрашивали о ней участников. А участники хвастались, славили свое мужество и победу, которую они одержали над неприятелем.
Даже монахов и женщин одолело любопытство. У стен пестрели белые рясы и пестрые платья женщин. Это был прекрасный, радостный день. Женщины окружили пана Петра Чарнецкого и кричали: «Спаситель наш! Защитник!» Он отбивался от них, особенно когда они стали целовать ему руки, и, указывая на Кмицица, сказал:
— Вот кого благодарите! Он хоть Бабинич, но не баба! Рук он целовать вам не даст, потому что они у него еще в крови; но если какая-нибудь молоденькая губы ему подставит, думаю, он не отвернется.
Молодые женщины стыдливо и вместе с тем кокетливо поглядывали на пана Андрея, изумляясь его необыкновенной красоте; но он не отвечал глазами на их немые вопросы, так как они напомнили ему Оленьку.
«Эх, горемычная моя, — подумал он, — если бы ты хоть знала, что я уже на службе у Девы Пресвятой, защищаю ее от того неприятеля, которому, на горе свое, раньше служил».
И он дал себе в душе обещание, что сейчас же после окончания осады напишет ей в Кейданы и пошлет с письмом Сороку. «Ведь я пошлю ей не одни пустые слова, — мои поступки теперь будут говорить за меня, и я без похвальбы опишу ей все подробности, пусть она знает, что все это сделала она, и пусть порадуется».
И он так обрадовался этой мысли, что даже не заметил, как женщины говорили друг дружке, отходя от него:
— Красивый кавалер, но, видно, только о войне думает и никакого обхождения не знает.
XVI
Согласно желанию своих офицеров Мюллер снова начал переговоры. В монастырь из неприятельского лагеря прибыл именитый польский шляхтич, человек почтенного возраста и ума. Ясногорцы приняли его радушно, так как думали, что он только для виду и по принуждению будет убеждать их сдать монастырь, а на самом деле ободрит их и подтвердит новости, которые проникли уже и внутрь монастырских стен: о восстании в Великопольше, о неприязни польских войск к шведам, о переговорах Яна Казимира с казаками, которые якобы снова хотели изъявить ему покорность, наконец, о грозных обещаниях татарского хана прийти на помощь изгнанному королю и преследовать огнем и мечом всех его неприятелей.