Потоп
Шрифт:
Дальнейшие ее сетования прервал пан Томаш, который, влетев в комнату, как бомба, крикнул:
— Боже! Вся Упита валит к нам! Они уже в деревне! И Бабинич, верно, с ними!
И действительно, громкие крики вскоре возвестили о приближении гостей.
Мечник схватил Оленьку за руку и вывел ее на крыльцо, за ними выбежала и Ануся.
Толпа
Наконец показался отряд вооруженных ляуданцев, окружавших возок, в котором сидели Кмициц, Володыевский и Заглоба. Возок остановился немного поодаль, так как к крыльцу, где толпилась масса народу, нельзя было подъехать.
Заглоба с Володыевским выскочили первыми, помогли Кмицицу слезть и взяли его под руки.
— Дорогу! — крикнул Заглоба.
— Дорогу! — повторили ляуданцы.
Толпа расступилась и пропустила их, и два рыцаря повели Кмицица к крыльцу. Он шатался и был очень бледен, но шел, подняв голову, смущенный и счастливый.
Оленька прислонилась головой к косяку и бессильно опустила руки; когда он приблизился к ней и она взглянула в лицо этого бедняги, который после стольких лет разлуки опять подходил к ней, как воскресший Лазарь, без кровинки в лице, рыдания потрясли ее грудь…
А он от слабости и счастья не знал, что сказать… Поднимаясь по ступенькам лестницы на крыльцо, он повторял только прерывающимся голосом:
— Ну что, Оленька?.. Ну что?
А она опустилась перед ним на колени:
— Ендрусь! Я недостойна целовать твои раны!
Но в эту минуту силы вернулись к рыцарю, и он поднял ее с земли, как перышко, и крепко прижал к груди.
Радостный крик, от которого дрогнули стены дома и стали осыпаться последние листья, оглушил всех…
Ляуданцы начали стрелять из самопалов и подбрасывать шапки вверх. Кругом виднелись только сияющие радостью лица, горящие глаза и раскрытые рты, которые кричали:
— Vivat Кмициц! Vivat панна Биллевич! Vivat молодая пара!
— Vivat
Водокты превратились в лагерь. Весь день по приказанию мечника резали баранов и волов, вырывали из земли бочки старого меда и пива. Вечером начался пир. Старые и знатные пировали в покоях, молодежь — в людской, а простой народ веселился вокруг костров на дворе.
За главным столом кружили чарки за здоровье двух пар, и, когда все уже были навеселе, Заглоба произнес следующий тост:
— К тебе обращаюсь, досточтимый пан Андрей, и к тебе, старый друг Михал! Недостаточно жертвовать жизнью, проливать кровь и рубить врагов. Ваш труд еще не окончен. В этой войне пало много народу — и вы должны создать теперь для нашей дорогой отчизны новых граждан, новых защитников Речи Посполитой, на что, надеюсь, у вас хватит мужества и охоты! Мосци-панове, здоровье этих будущих поколений! Да благословит их Бог и да даст им сберечь то наследство, которое мы оставляем им, восстановленное нашим потом, нашим трудом, нашей кровью. Пусть, когда настанут тяжелые времена, они вспоминают о нас и никогда не отчаиваются, памятуя, что нет таких тяжких испытаний, коих соединенными усилиями и с Божьею помощью перенести невозможно!
Пан Андрей вскоре после свадьбы ушел на новую войну, которая вспыхнула на востоке. Но молниеносные победы Чарнецкого и Сапеги над Хованским и Долгоруким, победы гетманов коронных над Шереметевым вскоре прекратили ее. Кмициц, покрытый новой славой, вернулся домой и поселился в Водоктах.
Сан хорунжего оршанского перешел к его двоюродному брату, Якову, который впоследствии принял участие в несчастной военной конфедерации. Пан Андрей, душой и сердцем оставшийся верным королю и награжденный Упитским староством, жил долго в примерном согласии и любви с Ляудой, окруженный всеобщим уважением. Правда, недоброжелатели (а у кого их нет?) говорили, будто он во всем слишком слушается жены, но он этого не стыдился, наоборот, сам сознавался, что во всех важных делах он с нею советуется.