Потоп

Сенкевич Генрик

— Почему не можешь? — спросил ксендз.

— Меня может убить взрывом. Как только я увижу искру, мне сейчас же нужно отбежать шагов пятьдесят в сторону и лечь на землю. Только после взрыва мне можно будет бежать в монастырь.

— Боже, боже, как это опасно! — сказал настоятель, поднимая глаза кверху.

— Отец дорогой, я так уверен, что вернусь к вам, что даже не волнуюсь нисколько, хотя люди всегда волнуются в такие минуты. Ну да это все равно! Будьте здоровы и молитесь, чтобы Господь дал мне удачу. Проводите меня только до ворот.

— Как?

Ты сейчас хочешь идти? — спросил пан Чарнецкий.

— А что же? Ждать, пока рассветет или когда туман пройдет? Разве мне жизнь не мила?

Но в эту ночь Кмициц не пошел, ибо только лишь они дошли до ворот, как стало светать. Кроме того, у большого орудия слышалось какое-то движение. На следующее утро осажденные убедились, что его перевезли на другое место.

Шведами было получено сообщение, что на повороте у южной башни стена особенно слаба, и они решили направить туда выстрелы. Быть может, это была проделка ксендза Кордецкого, так как накануне из монастыря выходила куда-то старушка Констанция, а ею всегда пользовались, когда нужно было сообщить шведам какие-нибудь ложные известия. Во всяком случае, это была ошибка со стороны шведов, так как осажденные могли тем временем поправить поврежденную стену, а для того чтобы сделать новый пролом, нужно было несколько дней.

Ночи все еще были ясны, а дни шумны. Стреляли с отчаянной энергией. Дух сомнения снова закрался в сердца осажденных. Среди шляхты было немало таких, которые попросту хотели сдаться; некоторые монахи тоже упали духом. Оппозиция все росла. Ксендз Кордецкий боролся с нею с неутомимой энергией, но здоровье его ухудшилось. Между тем к шведам подходили новые подкрепления и транспорты из Кракова. Особенно страшны были большие бомбы, наполненные порохом и свинцом. Они не столько вредили осажденным, сколько вселяли в них панику.

Кмициц, с тех пор как он решил взорвать орудие, скучал в крепости. И каждый день он с тоской поглядывал на свою кишку. После некоторого раздумья он сделал ее еще длиннее, так что она была в аршин длиной и толщиной в голенище.

По вечерам он жадными глазами смотрел в ту сторону, где стояло орудие, изучал небо, как астролог. Но луна, освещавшая по ночам снег, делала невозможным его предприятие. Но вот наконец настала оттепель, тучи закрыли горизонт, и настала темная ночь. Пан Андрей так повеселел, точно ему кто-нибудь подарил настоящего арабского коня, и лишь пробила полночь, как он очутился у пана Чарнецкого в своем рейтарском костюме и с кишкой под мышкой.

— Иду! — сказал он.

— Подожди, я дам знать настоятелю.

— Хорошо. Ну, пан Петр, давай поцелуемся, и иди за ксендзом Кордецким.

Чарнецкий сердечно расцеловал его и ушел. Не успел он сделать тридцати шагов, как перед ним забелела ряса настоятеля. Он догадывался, что Кмициц сегодня отправится, и шел с ним проститься.

— Бабинич готов. Он ждет вас, отец.

— Иду, иду, — ответил ксендз. — Матерь Божья, помоги ему и защити!

Минуту спустя они были уже в проходе, где пан Чарнецкий оставил

Кмицица, но его уже и след простыл.

— Ушел? — с изумлением сказал ксендз Кордецкий.

— Ушел, — ответил пан Чарнецкий.

— Ах он изменник, — взволнованно сказал настоятель, — я ему хотел ладанку на шею повесить.

Оба замолчали; всюду было тихо, так как ночная темнота не позволяла стрелять. Вдруг пан Чарнецкий сказал:

— Боже мой, он даже не старается идти тихо. Вы слышите шаги? Снег хрустит…

— Пресвятая Дева, храни своего слугу! — сказал настоятель. Некоторое время они внимательно прислушивались, пока шаги и скрип снега не утихли.

— Вы знаете что, отец? — шепнул Чарнецкий. — Минутами я думаю, что ему все удастся, и нисколько за него не боюсь. Этот шельмец пошел так, точно в корчму горилки выпить. Что за удаль в нем! Либо он рано голову сложит, либо гетманом будет! Если бы я не знал, что он слуга Пресвятой Девы, я бы думал… Дай Бог ему счастья, дай Бог ему счастья, ибо другого такого кавалера не сыскать во всей Речи Посполитой.

— Так темно, так темно, — сказал ксендз Кордецкий, — а они после нашей вылазки стали осторожнее. Он может нарваться на целый отряд, ничего не подозревая…

— Этого я не думаю; стража, конечно, стоит на постах, но на окопах, а не перед окопами. Если они не услышат шагов, то он легко может подкрасться под окопы, а потом окопы и защитят.

Тут пан Чарнецкий замолчал, так как сердце его тревожно билось от ожидания и ему трудно было дышать.

Ксендз осенил крестом ту сторону, куда уходил Кмициц. Вдруг к ним кто-то подошел. Это был мечник серадзский.

— А что там? — спросил он.

— Бабинич пошел взорвать осадное орудие порохом.

— Как?! Что?!

— Взял кишку с порохом, шнур, кремень и пошел.

Пан Замойский схватился руками за голову.

— Господи боже мой! — воскликнул он. — Один?!

— Один.

— Кто же ему позволил? Ведь это страшно опасно!

— Я! Для Господа все возможно, даже и то, что он вернется благополучно! — ответил ксендз Кордецкий.

Замойский замолчал.

— Будем молиться, — сказал ксендз.

Они втроем опустились на колени и стали молиться. Но волосы дыбом вставали на голове у рыцарей от беспокойства. Прошло четверть часа, полчаса, потом час, длинный как вечность.

— Должно быть, ничего не выйдет! — сказал пан Чарнецкий. И глубоко вздохнул.

Вдруг вдали сверкнул огромный столб огня и раздался грохот, точно небо свалилось на землю, вздрогнули стены костела и монастыря.

— Взорвал! Взорвал! — закричал пан Чарнецкий. Но новый взрыв прервал его слова.

Ксендз бросился на колени и, подняв руки к небу, воскликнул:

— Пресвятая Дева, Заступница и Защитница, дай ему вернуться невредимым!

На стенах показались люди. Гарнизон, не зная, что случилось, схватился за оружие. Из келий выбежали монахи. Никто еще не спал. Выбежали даже женщины. Вопросы и ответы перекрещивались с молниеносной быстротой.