Потоп
Шрифт:
Наконец от него самого прибыло посольство с целым полком, который он прислал в распоряжение короля, желая выразить этим преданность свою королю и желание охранить его от возможных опасностей, а может быть, и для того, чтобы поднять этим собственное значение.
Этот полк привел молодой полковник Володыевский, лично известный королю, и Ян Казимир сейчас велел призвать его к себе и, поцеловав его, сказал:
— Здравствуй, славный солдат! Много воды утекло с тех пор, как мы потеряли тебя из глаз. Кажется, в последний раз мы видели тебя под Берестечком, всего забрызганного кровью?
Пан
— А впоследствии в Варшаве, государь, я был в замке с нынешним паном каштеляном киевским.
— А ты все еще служишь? И не манит тебя семейная жизнь?
— Речь Посполитая нуждалась во мне, а среди вихря войны погибло все мое добро. Мне негде преклонить голову, государь, но я не ропщу, полагая, что служба королю и отчизне — первый долг солдата.
— Побольше бы таких, побольше! Не возгордился бы тогда неприятель. Бог даст, придет время и на награды, а теперь говори, что вы сделали с виленским воеводой.
— Воевода виленский предстал уже на суд Божий. Он испустил дух в ту минуту, когда мы шли на последний штурм.
— Как это случилось?
— Вот реляция воеводы витебского, — сказал пан Михал.
Король взял письмо и стал его читать, но едва он начал, как вдруг остановился и сказал:
— Сапега ошибается, полагая, что булава великого гетмана литовского свободна. Мы вручаем ее ему!
— Да и никого нет достойнее его! — проговорил пан Михал. — И все войско будет благодарно за это, ваше величество!
Король улыбнулся, видя такую простодушную солдатскую откровенность, и продолжал читать. Минуту спустя он вздохнул:
— Радзивилл мог бы быть прекраснейшей жемчужиной в этой короне, если бы не его гордость и заблуждения, которые и иссушили всю его душу. Но свершилось! Судьбы Господни неисповедимы. Радзивилл и Опалинский… Почти в одно время… Не суди их, Господи, по грехам их, но по милосердию твоему!
Наступило минутное молчание, а затем король снова стал читать.
— Мы благодарны пану воеводе, — сказал он, окончив чтение, — за присылку нам полка и самого лучшего, как он пишет, рыцаря. Но здесь мы в безопасности, а такие кавалеры, как ты, нужнее на бранном поле. Отдохни немного, а потом я тебя пошлю на помощь Чарнецкому, так как неприятель обратит против него все главные силы.
— Мы и так отдохнули под Тыкоцином, ваше величество, — порывисто ответил маленький рыцарь, — если бы наши лошади не были утомлены, мы еще сегодня могли бы двинуться в путь, а с паном Чарнецким мы погуляем на славу. Великое счастье зреть особу вашего величества, но к шведам надо спешить.
Король просиял. Отеческая нежность мелькнула в его лице, и, с большим удовольствием глядя на храброго рыцаря, он сказал:
— Это ты, солдат, первый бросил полковничью булаву к ногам князя виленского воеводы?
— Нет, не первый, ваше величество, но в первый раз и, дай бог, в последний я нарушил воинскую дисциплину.
Пан Михал запнулся и затем прибавил:
— Нельзя было иначе.
— Верно, — сказал король, — это были тяжелые времена для тех, кто сознает свой воинский долг, но и послушание должно иметь свои границы. А много ли офицеров было при Радзивилле?
— В
— Пусть он сюда придет, — сказал король.
— Он желает сообщить вашему величеству очень важное известие, которое он слышал от князя Богуслава в Кейданах и которое касается вашего величества.
— Это уж не о Кмицице ли?
— Да, государь.
— А ты знал Кмицица?
— Знал и бился с ним, но где он теперь — не знаю.
— Что ты о нем думаешь?
— Государь, если он действительно взялся за такое дело, то нет мук, которых бы он не заслуживал, — это исчадие адово!
— Это неправда, — прервал король, — это все вымысел князя Богуслава: Но пока не будем об этом говорить. Скажи мне, что ты знаешь о прошлом Кмицица?
— Это был великий, несравненный солдат. С отрядом в несколько сот человек Кмициц до отчаяния доводил Хованского. Этого бы никто не мог сделать. Прямо чудо, что с него кожу не сняли и не натянули ее на барабан. Если бы кто-нибудь в это время отдал в руки Хованского самого князя-воеводу, он не был бы так доволен, как если бы ему подарили Кмицица. Дошло до того, что Кмициц ел на его блюдах, спал на его ковре, разъезжал в его санях и на его лошади… Но потом он и для своих стал невыносим, своевольничал, насильничал, приговорами мог бы подушку набить, а в Кейданах совсем стал разбойником.
И Володыевский подробно рассказал все, что произошло в Кейданах.
Ян Казимир с большим вниманием слушал его, и когда рассказ дошел до того, как пан Заглоба спасся из радзивилловского плена, а потом спас и своих товарищей, король начал хохотать.
— Vir incomparabilis! [43] Vir incomparabilis! — повторял король. — А он не с тобою?
— Здесь и к услугам вашего величества, — ответил Володыевский.
— Этот шляхтич превзошел Одиссея. Приведи же его ко мне, приведи в веселую минуту и Скшетуских! Ну, что ты знаешь еще о Кмицице?
43
Муж несравненный! (лат.).
— Из писем, найденных у Роха Ковальского, мы узнали, что в Биржах нас ждала смерть. Князь гнался за нами, но не поймал, и мы ушли. Недалеко от Кейдан мы поймали Кмицица, и я тотчас велел его расстрелять.
— О-о, — сказал король, — я вижу, что у вас на Литве дела шли скоро.
— Но прежде чем его расстрелять, Заглоба приказал его обыскать, нет ли у него писем. Солдаты нашли у него письмо гетмана, из которого мы узнали, что если бы не Кмициц, то нас не послали бы в Биржи, а расстреляли бы в Кейданах.