Поваренная книга Мардгайла
Шрифт:
— Простите, может быть, вам помочь? — предложил я в надежде хотя бы ненадолго отвлечься от еды.
Вошедшая лишь покачала головой. Блюдо на голове закачалось в такт, но как-то удержалось.
Глядя, как она выставляет тарелки на стол, я потер руки с энтузиазмом, которого не испытывал.
На середине седьмого блюда я предпринял попытку облизать все три ложки и отложить их в сторону, показав этим, что вполне насытился. Однако во взглядах Сеиных родственниц прочел столь явное разочарование — «Ну что же вы!» — как будто говорили они, в то время как глаза Сей отчаянно кричали: «Да ты что!» — что я взял со стола новый комплект ложек, побольше. Бабушка одобрительно цокнула языком и прошептала в сторону: «Эх, будь
Похоже, чтобы не ударить в грязь лицом, мне предстояло съесть все запасы пищи, хранившиеся в доме. Знал бы заранее — еще неделю назад объявил бы голодовку.
Следующее блюдо, выложенные в линию кусочки разноцветного… кажется мяса, мне было рекомендовано есть справа налево, через один.
Не переставая жевать, я рассмеялся и в шутливой форме посоветовал не делать из еды культа.
— А из чего же? — в один голос воскликнули озадаченные женщины.
Я не ответил: кусочек оранжевого мяса завяз в зубах.
Пытаясь отдышаться после одиннадцатой смены блюд, я задумался: «А стоит ли любовь таких жертв? И любовь ли это?..» Я взглянул в светящиеся надеждой глаза Сей и мужественно сжал челюсти. Что-то хрустнуло.
— Надо было сначала покатать по столу, — сказала одна из женщин.
Когда вместо нового блюда мне вынесли на тарелке исходящее паром свернутое рулончиком полотенце, я внутренне возликовал, сочтя трапезу оконченной.
Полотенце оказалось фаршированным. Внутри я обнаружил что-то вроде овощного рагу, только из фруктов. Превратно истолковав мой взгляд, тетя Сей любезно разрешила:
— Оболочку можно не есть. Мой братец тоже частенько ее оставляет.
Наконец — о, чудо! — сестра Сеи вышла на террасу с пустыми руками и непокрытой головой, только для того, чтобы убрать со стола опустошенные тарелки, а старшая из женщин произнесла многозначительно: «Итак…». Я весь обратился во слух, ожидая ее вердикта, и даже нашел в себе мужество облизать палец, чтобы соответствовать торжественности момента, но не дождался. Вместо этого она сказала:
— Знаешь, Сея… По-моему твой приятель достаточно подготовлен. Как ты думаешь, не пора ли познакомить его с кери-бери?
Сея одарила меня трогательным взглядом исподлобья, срывающимся голосом произнесла: «Конечно, бабушка» и едва заметно пожала плечиком, показав этим: а что я могу сделать?
— Только, боюсь, одной мне его не донести, — заметила сестра Сей.
— Помочь? — кратко спросил я, хотя и не был уверен, что смогу самостоятельно подняться с коврика.
— Нет, что вы! — сказала бабушка. — Физические нагрузки на голодный желудок противопоказаны! Мы сами все сделаем.
Женщины легко вспорхнули со своих ковриков и на цыпочках прошелестели за занавеску. Я смотрел им вслед, особенно Сее, если я ее ни с кем не перепутал, и думал, что наверное, вижу ее в последний раз.
За занавеской что-то громко зашипело. Потом зазвенело. Раздался знакомый смех.
Усилием воли я поднял себя на ноги и нетвердым шагом приблизился к перилам террасы из розового мрамора с белыми прожилками, похожим на застывший бекон. Высокие волны по-прежнему лизали скалу с аппетитом, для меня недостижимым. Хлопья белой пены, украсившие их гребни, цветом напоминали сладкую помадку.
«Тридцать метров, — подумал я. — Всего каких-то тридцать метров». И бросив прощальный взгляд на занавеску, за которой как раз обозначился округлый бок неизвестного громоздкого сооружения, со словами «Под Фобосом бывало и хуже» перевалился через перила.
Брызги слегка пересоленной, на мой вкус, воды, казалось, достигли основания террасы.
— Мама! Ну почему они все такие? — донесся оттуда раздраженный, но все еще родной голос.
Я с трудом перевернулся на спину и стал потихоньку грести от берега…
ГЕННАДИЙ
Вся правда о последнем капустнике
Не говорите мне про открытия.
Какие, к черту, открытия в наши дни?
Открыть можно дверь, но никак не древнего зверя.
Все в тот сезон шло криво. Рабочего разрешили (из экономии) брать только на островах, а там путина, мужиков нет. Никого я и не нашел, кроме богодула с техническим именем — Серп Иваныч Сказкин. А еще навязали мне двух практиканток с биофака ДВГУ. Пусть, дескать, увидят настоящую полевую жизнь. Достоевщина какая-то. Маришка все время плакала, что-то там с ней творилось, возраст такой, а Ксюша с первого дня отказалась ходить в маршруты и пропадала на берегу. Говорила, что работает с практическим материалом. Сказкин, понятно, запил. Рюкзак с камнями таскал, не спорю, но несло от него. Приходилось отставать или наоборот обгонять, только бы не идти рядом. Хорошо, не надо было думать о еде. Паша Палый, обслуживающий сейсмостанцию на Симушире, увидев практиканток, немного съехал с ума, принюхивался, моргал голубыми глазами и не отходил от печки. После макарон и тушенки мы глазам своим не верили. Наверное, уговорил старшину с погранзаставы, у тех бывают деликатесы. Рано утром успевал сделать пробежку по берегу и снова к печке. Перед обедом менял ленту на сейсмографе и опять к печке. К вечеру опять менял ленту — и к печке, к печке, только бы перехватить взгляд Ксюши или Маришки. Совсем оборзел Паша, бегал подглядывать за практикантками, когда они купались в бухте.
Но худо-бедно, а все маршруты я отработал.
Побывал в кальдере Заварицкого, поднялся на пик Прево. Японцы за красоту называют Прево Симусиру-Фудзи. Облазил лавовые поля Уратмана, показал практиканткам блестящую полосу пролива Дианы с течениями и водоворотами. И само собой нашу бухту — залитую солнцем, округлую, запертую на входе рифами.
Бакланы, увидев девиц в бикини, орали дурными голосами.
Так и шло лето.
Рабочие маршруты. Маришка плакала. Ксюша усердно рылась в водорослях на берегу, отлавливала сачком какую-то отвратительную живность. Серп иногда ночевал на птичьем базаре. Как он забирался на эти скользкие от помета скалы, не знаю, но несло от него бакланом. А Палый готовил второе и первое, сходя с ума от запаха девчонок, ни разу не отказавшихся ни от рубленных бифштексов, ни от домашних колбасок, Ксюша все-таки следила за собой, а вот Маришка округлилась, дышала тяжело, смотрела на мир неодухотворенными овечкиными глазами.
Лето плавилось над Курильскими островами — безумное сухое лето 1973 года.
Ни одного дождливого дня от Камчатки до Японии. Каменный остров покачивался в центре отсвечивающей, мерцающей, колеблющейся океанской Вселенной. Накат вылизывал плоские галечные берега, под обрубистыми скальными мысами медлительно колыхались подводные сумеречные леса. Это околдовывало, как нежные белые колечки тумана, венком повисшие над мрачной громадой горы Уратман. Однажды, правда, на берег выкинуло разлагающуюся тушу кита, и она быстро зацвела, отравив все вокруг, зато Ксюша теперь, занявшись погибшим млекопитающим, возвращалась в домик Палого довольная. Стирала купальник, подмазывалась, волосы коротко стрижены, губки пылают. Маришка просила: «Не подходи» и от запаха дохлого кита впадала в рыдания. Ксюша огрызалась: «Ты бы меньше ела!» И под чилимов, сваренных в морской воде, иногда даже потребляла маленький стаканчик спирта, конечно, разведенного на соке шиповника. Брюнетка, уверенная, знающая, чего ждать от жизни. Пашу Палого она как бы не замечала, намеков на прелесть семейной жизни не принимала вообще, со мной разговаривала свысока, а Серпа Иваныча держала за небольшое неопрятное животное. Серпу, впрочем, было наплевать.