Поваренная книга волшебной академии
Шрифт:
— Это невыносимо. Знать, что он умирает из-за меня и это никак нельзя исправить.
Кетти ободряюще дотронулась до моей руки. В ее взгляде было столько тепла, что я поняла: еще немного, и я разревусь. А плакать было нельзя, мне следовало оставаться стойкой и сильной.
— Ты ни в чем не виновата, — твердо сказала она, и Авенхви, который сидел рядом с ней и быстрыми движениями плел браслет из зеленых ниток с алыми бусинками, утвердительно кивнул. — Вы вдвоем спасли короля и принца. Вы оба выжили после этого. Мирр Бинья найдет способ избавиться от шара, я уверена.
Авенхви снова кивнул и,
— Красный и зеленый придают сил, когда идешь через саванну, — объяснил он и улыбнулся: — Все будет хорошо, Майя, я уверен!
Тао, который все это время молчал и слушал, придвинул к себе чашку кофе и произнес:
— Мой отец всегда говорит: чтобы успокоить раненую душу, надо заняться делом. Тебе дали какую-то награду за конкурс?
Я усмехнулась, утвердительно качнула головой. Его величество не поскупился. Перед самым отъездом Конти вручил мне банковскую книжку: теперь денег на моем счете было достаточно, чтобы купить весь Веренбург и взять предместья на проценты. Когда-то Джон сказал, что я открою ресторанчик, и у него там будет отдельный столик — кажется, это было во сне.
— Дали, да. Это была плата за то, что я убираюсь подальше и не мозолю больше глаза.
Тао понимающе усмехнулся.
— Семейные дела! Пусть мирр Дастин предатель и убийца, он все-таки родственник. А родственники всегда ближе, чем те, кто от них спасает.
— Как твои дела? — спросила я. — Анжелина нас встречала, она вроде бы такая же, как всегда.
Тао заулыбался, словно именинник.
— После зимней сессии мы уедем, — ответил он. — Будем жить у моря, отец написал, что осенью откроет Чинскую академию магии. Принцесса Анжелина займет там место ректора, ну и для меня тоже найдется работа. Отец сказал, что я буду помощником ректора по связям с общественностью.
— Выгодно быть принцессой, что ни говори, — заметил Авенхви, и я вспомнила, как три недели назад ребята смеялись над тем, что Тао влюбился в училку. — Вот тебе и юг, и море, и личная академия. Вряд ли здесь она получила бы что-то похожее. Тут можно и тебя потерпеть, и всю твою глупость.
Во взгляде Тао сверкнули молнии.
— Ты довыступаешься, — пообещал он, но Авенхви только рукой махнул.
— Да ладно тебе, ты и сам понимаешь, что с ее стороны это деловой союз, не больше. Выйти за тебя замуж и получить титул и академию — выгодно, ты и сам видишь. Тут выгода и благодарность, и я даже не знаю, чего больше.
Тао надулся, как мышь на крупу, но было ясно: он не сердится на все эти шуточки и подколы.
— Все у вас будет хорошо, — заверила я. — Пусть у нее нет безумной любви, но она тебя уважает и ценит.
Тао посмотрел так, словно хотел сказать, что хоть кто-то его понимает — но не сказал. Некоторое время мы сидели молча, а потом Кетти спросила:
— Чем займешься, пока мирра ректора лечат?
Я не знала, но понимала, что Тао прав. Мне надо было найти дело, которое не даст сойти с ума в ожидании. По дороге в академию Бинья сказал, что когда-то был способ окончательно разрушить шар Марутти — но его еще нужно отыскать, и я понимала, что это не самое быстрое дело.
— Просперо Конти сказал, что у меня неплохо выходит стряпать, — сказала я. — Займусь стряпней.
Буду тренироваться, создавая новые блюда для Джона. Однажды он обязательно придет их попробовать.
Я готова была ждать. И знала, что дождусь.
Эпилог
Джон
Смерть похожа на бесконечный океан тьмы. Черные воды внизу, черные тучи сверху — хорошо еще не штормит.
Я качался на волнах и думал, что это, в общем-то, не так уж и плохо. Нет ни бесов, ни огня, ни пыток, о которых нам всегда рассказывали священники, запугивая паству адскими подземельями. Просто плывешь, и вокруг ничего нет, кроме негромкого плеска воды и твоих размышлений. Хотя, возможно, это и есть ад — невозможность выбраться куда-то еще.
Стоило мне подумать об аде, как появился Огастас — не призрак моего отца, не череп на полке, а нечто, похожее на воспоминание.
— Тебе было больно, малыш Джонни? — поинтересовался он. Я бы пожал плечами, да вот только не чувствовал их.
— Ты удивишься, но нет.
Огастас рассмеялся — смех прошелестел над океаном тьмы, растаял, и я подумал, что наверно все же угодил в ад. Хотелось света — хотя бы каплю.
— Шар Марутти называют милосердной смертью, — произнес он, и я ощутил едва уловимое жжение на месте горла, словно шар, который должен был поразить Майю Морави, все еще был там. — Он не причиняет страданий — просто берет и отнимает жизнь. О чем ты сейчас жалеешь, сын?
Я не знал. У меня почти не осталось эмоций — так, далекая тоска, едва уловимый отблеск каких-то ощущений. И снаружи, и в душе была лишь тишина. Но да, я жалел.
— О том, что больше ее не увижу, — признался я. — Ты был неправ, отец. Если бояться горя, то никогда не узнаешь счастья.
— Хочешь сказать, что ты узнал? — осведомился Огастас. Я вспомнил огоньки в глазах черепа и Майю, которая смотрела на него с восторженным ужасом. Где-то далеко-далеко плеснули крыльями снежные лебеди. Хорошо, что мы увидели их тогда.
— Да, — ответил я, и призрак заскользил прочь. — Да, отец, я был счастлив. Пусть недолго, но все-таки был.
В океане не было света, но было время — я знал, что качаюсь на волнах уже много дней. Это все-таки был ад — когда у тебя ничего нет, то душа начинает пожирать саму себя. Меня от этого спасали только тени воспоминаний: вот сконфуженная девчонка в форме доставщицы протягивает мне сердоликовую бабочку, вот отравленное яблоко катится из ее руки, вот наши долгие вечера на кухне за чашкой кофе с разговорами о добрых пустяках.
Это было то, что не позволяло мне сдаваться. Это было то, что делало меня живым даже в аду.
Я не сразу понял, что тьмы больше нет.
Океан рухнул куда-то в сторону, и все кругом залило светом весеннего солнца — оно било в окно так решительно и весело, словно создавало новый мир своими лучами. Я уже не лежал, а сидел, и был не тенью самого себя, а человеком из плоти и крови. Воздух был наполнен медовой сладостью цветущей черемухи, я чувствовал прикосновение одежды к телу и чьей-то руки к голове, и счастье, которое переполняло меня в эти минуты, было настолько огромным, что сердце пропускало удары.